«Человек, первым открывший Бродского Западу». Беседы с Джорджем Клайном

Как вы наверняка знаете, в прежние времена, когда объявляли лауреатов кинопремий («Золотого глобуса», «Оскара»), звучала формулировка: «And the winner is…»[10] Но в последние годы ее заменили – и правильно сделали – на «And the Golden Globe [or Oscar] goes to…»[11]. Русское слово pobeditel’, употребленное вами в прошлом году, звучит еще сильнее, чем «winner»; во мне оно рождает ощущение, что те, кому премию не дали, не просто «проигравшие», а «разгромленные». Почему бы не написать просто: «Поздравляем с тем, что жюри выбрало ваш перевод»? А остальным написать так: «К нашему огромному сожалению, жюри не выбрало ваш перевод». Обе формулировки смягчили бы суровый образ соперничества, порожденный терминами «winners» и «losers»[12].

Книга «Человек, первым открывший Бродского Западу»[13] – дань уважения Клайну и подарок ему от всех нас: от победителей, проигравших и всех остальных.

***

Шли годы. Время от времени, обычно на рождественских праздниках, я звонила Джорджу Клайну. Он ежегодно присылал мне подробное письмо с поздравлениями от всей семьи. Но о своей профессиональной деятельности сообщал лишь мельком – просто делился новостями о родных, о поездках, о состоянии здоровья членов семьи, особенно его обожаемой жены Джинни и их тяжелобольной дочери, которую в семье называли «Заинька». Чтобы узнать новости о его научной работе (о том, что он перерабатывает старую статью или готовит к публикации новое исследование), мне приходилось звонить по телефону в город Андерсон в Южной Каролине, где Клайн обосновался на пенсии.

В 2012 году я, как обычно, позвонила ему на праздниках. Мы давненько не беседовали, так что обменялись новостями о своих статьях и книгах. Разговор продлился недолго: Клайн внезапно, с неожиданной твердостью, объявил: «Мне пора заканчивать».

«Хорошо, Джордж. Но в чем дело?»

«Мы разговариваем уже двенадцать минут».

«Ну да, а что в этом такого?»

И тогда он сказал, неспешно выделяя голосом каждое слово: «Мне, знаете ли, девяносто два года».

Но я этого не знала. Откуда я могла бы это узнать? Мы ни разу не встречались лицом к лицу. Насколько помню, к тому времени я ни разу не видела фотографий Джорджа. Я знала, что он уже в почтенном возрасте, но и подумать не могла, что имею дело с девяностолетним старцем: это никак не вязалось с его образом в моей голове; но в день нашей телефонной беседы Джорджу было без нескольких месяцев девяносто два.

Идея собрать воедино его воспоминания возникла у меня сразу после знакомства. Но в ту пору я взялась работать над книгой, в итоге озаглавленной «Эволюция желания: жизнь Рене Жирара», – биографией французского теоретика и моего доброго друга[14]. А еще, параллельно, только-только затеяла в Стэнфордском университете новаторскую программу коммуникационных исследований. И все же я со всей очевидностью поняла, что неблагоразумно откладывать совместную работу с Клайном на будущее. Я должна была этим заняться не только в своих интересах, но и в интересах ученых всего мира – тех, кто руководствовался наставлениями Клайна, шлифовал свои труды благодаря его безупречно верным поправкам и рекомендациям, ориентировался на его педантичные критерии.

В январе 2013 года мы приступили к совместной работе. Я брала интервью у человека, чье слабое здоровье не позволяло ему беседовать со мной дольше двадцати минут, да и то утром, на свежую голову. (Иногда он вообще был не в силах разговаривать, а в одно счастливое утро мы болтали около сорока минут.) Дожидаться более удачного момента не было возможности. Он со свойственным ему стоицизмом приноравливался к существующим обстоятельствам, довольствуясь достижимым вместо того, чтобы тосковать о недостижимом идеале. Мы оба сознавали: другого шанса у нас не будет.