Человек проходит сквозь стену

Этого Гарри снести не мог. Он вернулся в гостиницу вне себя от гнева и сорвал зло на Бесс и Франце Куколе. «Наглость этих высокомерных обманщиков!.. А я еще таскал цветы на могилу старика! Когда я пришел к ним, они вели себя так, словно я бродяга, выпрашивающий подачку. Кто стерпит такое в Америке? Собак — и тех так не встречают! Обманщики! Мошенники! Месяц прошел с тех пор, как я впервые выступил здесь. Гудини гонял их как щенков в Гамбурге, Берлине, Дрездене. В Руре они сломали одну стену театра, дрались за то, чтобы сесть на подмостках сцены — на сцене было столько народу, что не развернуться, стоячие места продавались по восемь фунтов. Я — величайший человек, которого они когда-либо видели! А эта семейка Гудин выставляет меня с порога! Что я, прокаженный, или что-нибудь в этом роде? Я им покажу. Уж они меня запомнят! Нарываются на грубость— грубость и получат!»

Когда он умолк, чтобы перевести дух, его лицо было багровым, грудь ходила ходуном. Куколь позволил себе заметить, что пожилая мадам Робер-Гудин живет уединенно, и не знала, кому она отказала от двора. Гудини хорошо бы познакомиться с кем-либо из высшего парижского общества, человеком, который был бы стеснен в средствах и который охотно представит его друзьям вдовы Робер-Гудина, а потом передаст, что молодой американский иллюзионист хотел бы повидать вдову кумира своего детства и выразить уважение, благоговение перед личностью Маэстро.

«Уважение!? Ничего подобного, — Гарри задыхался. — Я напишу книгу, разоблачающую старого мошенника, старого обманщика. Его книга — сплошное вранье. У меня есть театральные афиши, я могу доказать, что никакой он не великий изобретатель. Он крал изобретения других людей. Великий Робер-Гудин. Он был не более чем заурядным воришкой. Он ничего не изобрел сам, и я могу это доказать. Я напишу книгу. Я создам о нем такой труд, что он в гробу перевернется!»

Бесполезно было пытаться вставить хоть слово утешения. Бесс молча ждала конца этой тирады. Куколь извинился, коротко поклонился мадам Гудини и вышел.

Наконец Гудини схватил свой цилиндр из угла, куда швырнул его, и принялся рукавом надраивать его. Бесс почувствовала жалость. Он был словно мальчишка, которого выгнали из чужого двора.

Через семь лет Гудини опубликовал за свой счет книгу под названием «Робер-Гудин без маски». Собирая материал для нее, он просмотрел все коллекции Европы, скупил все заметки об иллюзионистах, автобиографические и личные письма; посылал запросы о старых театральных афишах, о программах, вырезках и собрал одну из величайших в мире коллекций книг и статей по магии. Так он сослужил величайшую службу всем иллюзионистам, в точности воссоздав старые театральные афиши и программы. Робер-Гудин оказался без маски только в одном отношении: его представили приспособленцем, а не изобретателем. Кроме того, его жизнеописание было создано профессиональным литератором. Гудини, который хотел как бы вынести собственную судьбу в ткань жизни своего кумира, проделал это самым блистательным образом.

14 Именем Кайзера

После представлений в Париже Гудини поспешил в Германию, потому что подал в суд на одного полицейского, обвиняя его в клевете в ответ на обвинение офицера в мошенничестве, опубликованное в популярно немецкой газете за 25 июня 1901 года.

Основной смысл статьи Вернера Граффа заключался в том, что Гудини пускал немцам пыль в глаза, и его следует отстранить от выступлений в Германии. По словам Вернера, раз никто не мог освободиться от чего угодно, а Гудини мог, следовательно, он был виновен в искажении своей рекламы. Это было довольно хлипкое обвинение, но полиция кайзеровского Рейха была так сильна, что могла любому обвинению придать вес.

Гудини пришлось попотеть, чтобы найти адвоката, герра Шрейбера, которому достало храбрости возбудить в немецком суде дело против германских официальных лиц, и битва началась.

Дело Гудини против Вернера Граффа по обвинению в клевете было рассмотрено в суде Шофенгерихт Кёльн 19 февраля 1902 года. Графф попросту предстал перед судьями и объяснил, что эстрадный артист Гудини был способен освобождаться лишь от своих собственных наручников и цепей, в то время как в рекламе утверждалось, что он может избавиться от любых наручников, кандалов и цепей. Это, объяснил Графф, было явное искажение, так как каждый знал, что преступники не в состоянии освободиться от наручников, кандалов и цепей, должным образом надетых на них офицерами Рейха, знавшими свое дело.

Адвокат Гудини сманеврировал, заявив, что объяснение Граффа было, по сути дела, вызовом. В результате Графф согласился, чтобы полицейский Лотт надел на запястья Гудини регулируемую цепь с висячим замком.