Человек, ради которого нужно жить (СИ)

Но её беспокойство не улеглось. Хоть с того происшествия прошёл почти месяц, но ей всё ещё снились кошмары, в которых она твёрдой, неколеблющейся рукой, перерезает горло маленькому ребенку. Снятся испуганные глаза собратьев, пронзительные, стальные глаза командира. Снятся тени убитых друзей. Снятся их убийцы. Снятся моменты из жизни, которые Юэла никогда не хотела вспоминать даже на словах.

И снится месть.

Каждый раз она просыпается в холодном поту, и снова понимает, что все это — лишь сон. Очередной сон. Снова и снова они крутятся, как вечные, адские пытки. За что ей всё это? Каждый раз Лианна тихо обнимает её за плечи, успокаивая. Юэла чувствует это дружеское тепло. Эту заботу. И ей больно от этого. Как же Лианна напоминает ей о её друзьях. Каждый раз Роуз не спит до утра, разговаривая с Картрайт, потому что та уже не в силах заснуть и снова увидеть это.

Юэла уговаривает её лечь.Оставить её наедине со своими мыслями. Со своими страхами.

Но каждый раз Лианна отнекивается и продолжает сидеть и разговаривать с Юэлой борясь с собственной сонливостью. Оставив свои проблемы и страхи далеко на задворках сознания.

Это вернулось.

Те страхи, те мысли, та боль.

Вернулись с силуэтом Кенни Аккермана в её снах. Его ковбойской шляпой, длинными, грязными волосами, широкими плечами. Вернулась с последней улыбкой Эмина, которую Картрайт увидела уже сверху, когда её покойный брат уносил её с линии огня. Сколько бы девушка не пыталась снова закрыться от этого стеной, или погасить боль — не получалось.

Если днём можно было отвлечься, то ночь возвращала это. Её почти затянутые раны были снова вскрыты.

Вскрыты ей самой. В миг она выдумала себе глупую надежду и в миг потеряла её. Во всех своих проблемах виновата была она сама.

Надеясь, что это пройдёт, Юэла не рассказывала об этом никому, кроме Лианны, которая сама узнала и Мэри, которой сказала Роуз.

Ни Коулу, который мог бы развеселить, ни Марону, который мог бы помочь, ни Брандону.

Никому.

И Аккерману тоже.

Об этом даже думать было неправильно. Леви самому пришлось хреново в этой жизни, зачем она будет нарочно вешать на него свои проблемы.

Но почему-то каждый раз, когда Картрайт видела его, ей хотелось ему сказать. Рассказать о своих страхах и боли. Просто потому, что тогда, месяц назад, именно он был рядом, чтобы обнять и успокоить.

Тогда он ничего не говорил, просто приобнял.

Но этого, как ни странно, оказалось более, чем достаточно. Возможно потому, что он её командир, и этим жестом он приказывал ей успокоиться. Даже если это не было его целью, а приказом Юэла сама окрестила это проявление доброты.

Или просто потому, что это было первое выражение нежности, которая ещё осталась в его душе, похожей на кирпичную…нет…стальную стену.

Картрайт держала себя в руках. На все расспросы командира о причине синяков под глазами и заметно побледневшего лица, Юэла отвечала одной простой фразой «всё хорошо, сэр».

А он все равно не верил в эту чушь.

Он видел, что она страдает, что с ней не все нормально. Что она скрывает сонливость, усталость, тоску, а иногда даже слёзы. Скрывает хорошо…

Но недостаточно для того, чтобы Аккерман не смог это заметить. Он вновь видел её уставшее, каменное лицо. Вновь замечал её молчаливость. Может быть потому, что был первым, кто говорил с ней после поимки Дэйна.

Первым, кто успокоил. После этого они очень редко говорили. Почти не говорили. Потому что не было повода.

Никаких заданий и проблем целый месяц.

Зато он начал замечать то, что военная полиция стала относиться к ним с большим уважением. И почему-то ему казалось, что такая перемена была спровоцирована поступком Юэлы.

Они попросту стали бояться её. Человек, который ради мести мог бы перерезать горло ребенку, способен на большее.

А вместе с ней стали бояться и других солдат.

Он и сам бы начал побаиваться.

Юэла стала чаще бывать на берегу того самого озера, на котором произошло их перемирие.

Казалось, это было только вчера, но на деле прошло уже полгода. Каждый вечер, проходя мимо озера в штаб, он видел её силуэт. Лишь её спину. Её волосы отросли до лопаток.

И постоянно, останавливаясь, он смотрел на неё, как на неподвижную статую в музее, несущую в себе эстетику древней античности. И несмотря на то, что он не видел её лица, он всегда мог представить его. Представить до мелочей, до каждого изгиба черных бровей. До каждой неровности, каждого недостатка и каждого достоинства. Он много раз колебался. И обычно в конце концов уходил с какой-то неудовлетворённой тоской на душе.

Но тогда он подошёл. Молча встал рядом. Всмотрелся в бледное лицо. Под глазами темнели синяки, а веки её были тяжёлые.

Так он и знал.

Казалось, что она даже не заметила его приближения. Замерла, словно действительно стала статуей.

А он не знал, нужны ли слова. Что сейчас можно сказать человеку, который, как оказалось, живёт местью.

Как ни странно, он тоже ей жил.

Он тоже хотел этой встречи. Сам не подозревал об этом.

Как и Юэла, он хотел его встретить.

А именно сейчас он захотел встретить его вместе с ней.