Человек радостный (сборник)

Это была последняя встреча с моей старушкой. После уж мы не виделись. То есть я видела ее, но в узком окне их веранды, которое выходит в общий двор. Баба Настя больше не выходила на улицу, видно, сидела взаперти. Завидев меня, она махала сухонькими бледными ручками и, как рыба в аквариуме, беззвучно открывала рот. А я? Что делала я? Старалась проскользнуть незаметно и загодя для этого вынимала из сумки ключи.

А потом баба Настя умерла. Я узнала об этом, когда Лида принесла поминальный гостинец – конфеты и печенье. «Отмучилась» – сказала я от сердца. «Да пусть жила бы еще, никому же ж не мешала» – вяло, будто меня, да и себя тоже в чем-то убеждая, сказала Лида и горестно скривила накрашенный рот. «Да что ты, – возразила я, – хорошо же пожила, 92 года, слава Богу, куда ж еще мучиться!» Мне совершенно искренне хотелось ее утешить. Да и не верила я, что Лида, сама уже старуха почти, собиралась поднять руку на мать. Нет, не верила. А вот то, что на душе у нее скверно, было совершенно очевидно.

Мы же угрызаем и угрызаем друг друга безжалостно, так, будто собираемся жить на земле вечно, и будто не придется за все отвечать перед Творцом. А ведь Он грозно предупреждал через пророка: Кто злословит отца своего и свою мать, того светильник погаснет среди глубокой тьмы (Притч. 20:20).

Подумать только, «светильник погаснет среди глубокой тьмы»…

И вот близкий умирает, уходит в недосягаемые дали, и становится бесконечно спокойным и отстраненным его лицо. И мы с ужасом и поздним раскаянием думаем о том, что натворили. И поворотить бы время вспять, да невозможно… Недаром же у поэта вырвался из груди вопль: «Любите нас, пока мы живы!»

Мы с Лидой помолчали. Я спросила, как баба Настя умерла, не мучилась ли.

«А на унитазе померла. Она ведь все обгадиться боялась, да что мы ругаться будем на нее, мертвую. Будто мы звери какие-нибудь… Ну, и шарашилась до последнего, все в туалет рвалась. Падает, а идет. Посадили на унитаз живую, а сняли уж мертвую… Такие вот дела…»

Да-а, дела…

Маринка вскоре замуж вышла.

Муж ее Лиде не нравился, «…пигмей какой-то… Маринка ведь, сама знаешь, красавица!» И лицо Лиды, морщинистое сильно накрашенное лицо распрямлялось, разглаживалось, словно хотела она на себе показать, какая именно красавица ее дочь.

Но красавица выбрала сама и, кажется, удачно, потому что молодые жили меж собой дружно и, что важно, старухи-матери не чурались. Стали Лиду на море возить, да и просто в гости наезжать. Машину завели скромную, но вполне приличную. Родили Лиде внука, славного малыша. И совсем недавно купили эту вот оранжевую спортивную машину. Да плюс к тому еще и Маринка, как говорили в старину, засобиралась за дочкой, то есть снова сделалась беременна.

Куда как хорошо.

Вот и думаю я, а ну как не согрешила бы Лида тогда, не родила бы на излете бабьих лет Маринку, что бы делать стала? Сына похоронила. Мать похоронила. Так и сидела бы в своей ветхой, полутемной, сырой квартире одна-одинешенька?

Нет ответа. Да и неблагодарное это дело – исследовать пути Господни.

Виснет на шее бабушки внучок; заходит в дом осторожно, срок-то уже большой, дочка; ставит на стол торт зять – вот и слава Богу, вот и хорошо. Господь милует, а нам-то чего же? Только радоваться да Бога славить, неисследимое Его милосердие к нам, грешным, бесконечное Его долготерпение, неописуемую, непостижимую, драгоценную Его любовь.

Тяжелое родительское слово

При Петро-Павловском кафедральном соборе Симферополя много лет читала неусыпаемую Псалтирь смиренная старушка с удивительно светлыми и добрыми глазами. Она охотно подменяла тех, кто занемог. Особенно любила читать Псалтирь ночью. И с ней не страшно было в темном храме, когда вздрагиваешь от каждого шороха, когда всюду мерещатся шаги и тяжкие чьи-то вздохи.

История ее ужасна. Был у женщины единственный сын, любимый, воспитанный в трудное послевоенное время. Муж погиб, и сын стал для одинокой женщины светом в окне. Но была у нее нелепая такая присказка: «чтоб ты сгорел». И вот однажды ждала она сына с работы. Дважды подогревала ужин, а когда он явился, с досадой набросилась на него: «Чтоб ты сгорел! Ну сколько можно ждать?!»

На следующий день сын сгорел. Что-то там случилось на работе…

Можно понять горе матери, потерявшей единственного сына. Но никаких слов не хватит, чтобы описать отчаяние матери, погубившей любимого сына безумными своими словами. А ведь она ему, проклятию этому, и значения-то не придавала…