Человек разговаривает с ветром

Петрусь открыл глаза, посмотрел на сопки, на лес, на речку, и показалось ему, что эта земная красота сошла сюда с обгоревшего, собранного из разноцветных лоскутков кусочка того самого одеяла, в который теперь завернута фотокарточка матери и рисунок «отца, Чапаева», который хранит он вместе с комсомольским билетом на груди, у сердца.

Дорога то петляла между сопок, то снова выходила к реке. Туман сошел. По обочинам толпились озорные, белоногие березки, махали вслед ветками, скромно кланялись сосенки. А на взгорье, как стадо тюленей, грели спины позеленевшие от старости и лени валуны-лежебоки. На полянке полыхали костры багульника…

«Как же здесь красиво! — подумал Петрусь, любуясь дивной панорамой. — Вот оно какое Забайкалье».

Навстречу из-за поворота выскочила грузовая машина. Она как-то странно вихляла, выписывая кривые по шоссе. Вдруг машина ткнулась в дорожный знак, смяла его и медленно начала сползать по обрыву к реке. В кузове метались две женщины и мальчик. Одна из них истошно кричала:

— Ой, смертынька наша!

Кошкарев мгновенно остановил мотоцикл.

— Прыгайте на землю! — закричал Петрусь, подбегая к машине.

Та, что кричала, спрыгнула. Вторая не смогла, видно. Прижав к груди ребенка, она молча смотрела на солдата страшными глазами. Петрусь бросился к кабине. Но Кошкарев опередил его. Рванул дверку, оттолкнул уснувшего шофера, от которого несло сивухой. А машина продолжала ползти, все больше наклоняясь на левый борт. Еще минута — перевернется. Кошкарев прекрасно понимал это. Он вывернул руль, поставив передние колеса по диагонали склона, и завел мотор.

«Если не удержу, — подумал он, — быть нам под кручей. — На лбу выступила испарина. — Так, еще чуток влево…» Машина плавно съехала на грунтовую дорогу к самому берегу.

— Ну вот и все, — проговорил он, облизывая сухие губы. И к шоферу: — Эй, хозяин, вставай, приехали! — Встряхнул его.

Шофер очнулся, молча поглядел вверх — на шоссе, вниз — на речку, соображая, как его занесло сюда. Наконец до сознания дошел смысл происшедшего. Он залепетал:

— Спасибо, старшина. Век не забуду. — И схватил Кошкарева за полу шинели.

— Вот возьми, — он сунул ему часы. — Золотые. Ход плюс-минус минута в сутки.

Старшина отстранил его руку. Женщина с укором бросила шоферу:

— И не стыдно? Да нешто он за золото?..

Старшина распорядился:

— Забирайте, товарищ Гречуха, женщину с ребенком. — Он снял с себя шинель. — Прикройте их, а то они, видите, дрожат. Садитесь на мотоцикл — и в Сосновку. Ждите меня у склада. А я этого голубя доставлю, — показал на притихшего шофера.

Петрусь помялся, но все же решил спросить Кошкарева:

— Товарищ старшина, вы, наверное, подумали, что я не справлюсь с машиной или струшу? Ведь я…

— Подумал, — Кошкарев посмотрел на него добрыми глазами, — подумал, Петрусь, что водитель ты гарный и не струсишь. Но подумал и о том, что мне это сделать проще, и о том, сынку, что ты еще с Наталкой не свиделся. — И он хитро улыбнулся: — Вот она, какая ситуация.

В. Карпов, Герой Советского Союза НОВЕНЬКИЙ

Мечников не понравился старшине Рябову с первой встречи. Новичок должен вести себя тихо, даже немного боязливо. А этот вошел в казарму, как в собственную квартиру. Осмотрел расположение роты, побывал в кладовой, умывальнике, в комнате быта и, возвратясь к своей кровати, заключил:

— Служить можно. — Помедлил и добавил: — Вполсилы.

«Сачок, — отметил про себя старшина. — Здоровый, как конь, а уже силы распределяет».

Молодой солдат действительно отличался от щуплых первогодков. Он был высок, гимнастерка туго обтягивала мускулистую грудь и спину. Лицо грубоватое, взгляд прямой, колючий, на стриженной под машинку голове топорщатся жесткие и прямые, как иголки, волосы.

— Куда же вторую полсилу девать будете? — сдержанно спросил Рябов.

— Найдем применение! — Мечников ответил громко, ничуть не смутившись, чем разозлил старшину окончательно.

«Не повезло, — с тоской подумал Рябов, — были в роте люди как люди, а теперь вот нате вам — ходячее ЧП».

Старшина служил на сверхсрочной двадцатый год и хорошо знал, каких неприятностей можно ожидать от молодого солдата, который так вольничает с первого дня. Рябов был тверд в своих решениях и оценках. Переубедить его в чем-либо еще никому не удавалось. В службе он руководствовался одним, взятым раз и навсегда образцом — своим первым учителем старшиной Бондаренко, с которым свела его судьба еще в полковой школе. В кругу сверхсрочников Рябов не уставал повторять:

— Он из меня человека сделал. Всю дурь и гражданский шурум-бурум из башки выбил. Моя бы воля, я б его портрет рядом с маршалами повесил. А что, неверно говорю? Верно! У старшин, что и у маршалов, дел по горло! А ответственности!!!

Рябов, храня традиции своего учителя, держал солдат в строгости, любые проявления своевольства пресекал беспощадно, приговаривая при этом: «Сами после спасибо скажете».