Человек с аккордеоном

— Вот вам первые три, потом еще подойдете, — объявила Дуся, грохнув на стол три полных шипящих кружки. Пена медленно стекала на пальцы, и расстояние до стола казалось бесконечным, словно шли они не по дощатому полу, а по льду или канату. И рассаживались за столом как-то неестественно, неловко, будто бы в этот самый момент их фотографировали или показывали по телевидению. От этого внутреннего напряжения они даже потеряли вкус к долгожданному пиву. И еда казалась им совершенно пресной, и друг на друга смотреть не хотелось. Поэтому, когда один из блатных — белобрысый, плечистый, похожий на шведского хоккеиста — повернулся к ним, они почти обрадовались, потому что кончилась неопределенность, а вместе с нею самый подлый из страхов — предварительный.

— Пиво пьете, интеллигенты? — улыбаясь, спросил Хоккеист, по-видимому, в компании он считался самым остроумным и разговорчивым.

Саня вновь подумал, что хорошо знает это лицо — лицо хулигана, который, прежде чем бить, долго и вежливо разговаривает. Так благожелательно, что у жертвы, прищученной где-нибудь в проходном дворе или в тамбуре электрички, возникает зыбкая надежда на благополучный исход дела. — Ну и как, вкусно?

— Ничего, — спокойно ответил Алик Гусев, отпив глоток, поставив кружку на край стола, но не выпуская ее из руки. — Вполне терпимо. А что, возражение есть?

— Вопрос. Общественность интересуется. — Хоккеист обвел татуированной кистью свою компанию, и она засмеялась столь изысканному разговору. — Любопытствует наш здоровый коллектив, правда ли, что вы, суки рваные, по деревне с лопатами бегали, нас искали? Или, может быть, так, народная легенда?

— Чего ты их спрашиваешь, Седой, чего спрашиваешь? — ломая всю драматургию разговора, заголосил сосед Скандинава, маленький, фиксатый, с плоским плебейским носом. — Они нас поиметь, гады, хотели, а ты их спрашиваешь, их давить надо, колоть, пасть им рвать…

— Тут у вас ошибка, — безразлично заметил Соколовский Хоккеисту, — я имею в виду наколку на руке. Как это у вас тут написано? «Столько раз бывают в жизни встречи». Так вот, на самом деле нужно «только раз», понимаете, «только раз бывают в жизни встречи, только раз судьбою рвется нить». Одна буква меняет смысл.

— Чево ты нам мозги пудришь? — завелся фиксатый. — Седой, чево он, гад, пудрит нам мозги?

— Погоди, Граф, заткнись, — перебил его властно сумрачный, красиво подстриженный человек, сидевший в центре стола. Саня сразу понял, что это и есть тот самый Червонец, о котором в окрестности ходило столько легенд и слухов. Он даже удивился тому, что не почувствовал от своего открытия какого-нибудь особого, дополнительного страха, а бояться было чего, он почувствовал только ненависть, приступ ненависти, когда щеки горят, и холодеют руки, и становится почти весело.

Червонец смотрел прямо, но казалось, что исподлобья, так уж глубоко были посажены у него глаза.

— Одна буква смысл меняет, так, значит, говоришь? А какой же это смысл, а, скажи, пожалуйста, не темни, загадки не загадывай. — Саня чувствовал, что спокойствие Червонца временное, показное, что сейчас он взорвется и забьется в театральной блатной истерике почище этого паршивого фиксатого Графа. — Так в чем же смысл? Объясните мне, научные работники, отличники, ученики музыкальной школы! Что ж вы молчите, козлы, брезгуете, или нечего вам сказать. А вы подумайте, народ с вами говорит, поняли — нет, простой народ. Это вам, фраера, не на папиных машинах ездить, не в «Метрополе» с чувихами сидеть. Нас на понт не возьмешь…