Человек с чужим прошлым

Летит, летит по яркому голубому небу тонкая серебристая паутинка; золотом отливает наряд дубков, а спину пригревает уходящее тепло бабьего лета. Наверное, еще держится в лесу ежевика — поздняя осенняя ягода, почти черная, сладкая, висит она бусинками на колючих, клыкастых веточках. Царапаются колючки, а ягода сладка. По опушкам есть и румяная, спелая брусника, мелькает красными пятнами в желтеющей траве, а над ней пурпуром пылает в сумраке леса шалфей…

Почему-то тянулись перед ними косматые туманы, а из них выплывало встревоженное лицо Павла Романовича Семенова. Губы его шевелились, а слов не разобрать — мешал ветер-листобой, сносил их в сторону.

— Антон! Что с тобой?

Зачем он так волнуется? Хорошо гулять в осеннем лесу, воздух вольный, лес чистый… Только царапаются клыкастые ветки ежевики, да сильно припекло солнцем спину.

— Скорей! Он ранен!

Кто это ранен? Он, Волков? Почему ранен, когда он гуляет в осеннем лесу? Вон потянулся по небу журавлиный клин, слышно курлыканье: «Прощай матушка-Русь, я к весне возвернусь». Машут огромными крыльями птицы, унося на своих перьях минувшее лето, а потом принесут новое…

— Режьте куртку! Скорей! Подгоните ближе машину! Держись, Антон, сейчас мы тебя… — склонился над ним Павел Романович.

А Волков смотрел в высокое синее небо, на загораживающие его резные листья кустов бузины, казавшиеся на фоне яркой синевы почти черными. Красиво — голубое и черное. И золотые нити. Или это радужные круги в глазах от выходящей из его тела с каждым толчком еще живого сердца крови? Может быть, ее капли почудились ему зрелой брусникой в траве?

Небо качнулось и поплыло, ушли куда-то в сторону резные листья, их сменила прозрачная, неведомая глубина, манящая, звонкая, как тонкий хрусталь…

Семенов забежал сбоку, чтобы не мешать пограничникам, которые несли Волкова на шинелях к машине, и всмотрелся в лицо раненого. Уловил слабое движение его губ и склонился ближе, чтобы услышать:

— Я не умру!

— Конечно, конечно, — заторопился Павел Романович, бережно помогая уложить Волкова в машину. И, вскочив на подножку, скомандовал: — Давай пулей! Да осторожнее, смотри!

Водитель молча кивнул и плавно тронул с места, набирая скорость.

Цепляясь сознанием за плафон на потолке салона машины, за толчки, больно отдававшиеся во всем теле, за спину Семенова, стоявшего на подножке, Волков старался не провалиться в беспамятство. Казалось, только уступи боли, дай ей взять тебя — и наступит страшный конец, не будет больше ничего.

А надо жить, жить!.. Не может он, внук и сын русских солдат, пока жив, оставить поле боя! Не может потому, что, даже скрываясь за чужим прошлым, разведчик всегда работает для будущего.

Для будущего мира на всей земле.