Человек с двойным дном

– С этим проблем, следовательно, не возникнет, – сказал генерал. – А проблема у нас только в том…

Он задумчиво посмотрел на Корнышева.

– Баба эта нам мешает, товарищ генерал! – не сдержался Потапов. – Проблема – только в ней! Мы ничего о ней не знаем. А не знаем мы, не знает и он, – кивнул в направлении Корнышева. – А он должен знать! Знать, откуда она появилась. Когда. Должен знать, кем она ему приходится и какие у них отношения. Кто из них еду готовит. Где берут продукты. Ходят ли они вдвоем на прогулки и куда. Кого из соседей они обсуждали и о ком какое мнение у них сложилось. Сколько раз в неделю у них секс. Чем она болеет. Какие предпочитает конфеты. Кто ее родственники. Как этот двойник ее называл. О чем он вообще с нею говорил и какие темы они обсуждали.

Потапов замолк, потому что этот перечень можно было продолжать до бесконечности. И ни на один из вопросов ответа не было ни у кого. Уравнение со многими неизвестными, и это уравнение в данном случае решению не подлежит. Решение может быть только одно: Клаву надо убирать. Подальше от Корнышева.

– Вы говорили, она знает о том, что я пострадал, – сказал Корнышев. – Что там было?

– Ожоги, – ответил Нырков. – И кисть руки отрублена.

Он смотрел на Корнышева так, будто и вправду намеревался ампутировать тому кисть.

Корнышев изумился.

– Про кисть она не знает, – поспешил успокоить его Потапов.

– Ну слава богу, – пробормотал Корнышев.

Все засмеялись. Смех был невеселый.

– То есть в подробности о характере повреждений женщину не посвящали? – уточнил Корнышев.

– Нет. Она знает только, что дело плохо.

– Плохо – это хорошо, – скаламбурил Корнышев. – Предлагаю делать так. Я жив. Но я сильно пострадал. И у меня провалы в памяти.

Повисла пауза. Все застыли, оценивая услышанное.

Вот теперь действительно было хорошо. Провалы в памяти. Это то, чего им до сих пор не хватало. Если он потерял память, он не обязан знать всего того, о чем недавно говорил Потапов. Он раньше знал, но теперь все позабыл.

– А что? Это идея! – одобрил Захаров. – Можно проконсультироваться с врачами. Пускай его поднатаскают. Расскажут, как он должен себя вести. Покажут ему вживую этих бедолаг… У которых с головой проблемы… А?

Вопросительно посмотрел на Потапова. Будто хотел понять по его реакции, действительно ли они нашли достойное решение проблемы.

– Все это – че-пу-ха! – раздельно произнес Потапов, явно страдая от недальновидности собеседников. – Вы поймите, эта женщина видела его продолжительное время. Она успела его хорошо изучить. Не только речь. Не только внешний облик. Но и повадки, жесты… Даже я, встречаясь с двойником лишь время от времени, успел заметить, что он ест совсем не так, как настоящий Корнышев…

Корнышев, который как раз приканчивал котлету, замер, превратился в статую.

– Никогда он не пользовался ножом, а кромсал все съестное вилкой…

– Так? – уточнил Корнышев и вилкой разделил остатки котлеты на несколько частей.

– Нет, – качнул головой Потапов и вздохнул. – Не все сразу кромсал на множество кусков, а отделял один, съедал, потом следующий…

Корнышев посмотрел на Захарова. Их взгляды встретились. И обоим стало понятно, что они подумали об одном и том же. Тупик. Все оказалось гораздо сложнее, чем им представлялось. Невозможно одному человеку прожить жизнь другого, потому что жизнь эта состоит из ежесекундных жестов и ежеминутных поступков, и скопировать их с абсолютной точностью не получится как ни старайся. Дело не в этой котлете, которую Корнышев ест как-то не так. Дело в том, что похожих ситуаций будет миллион с хвостиком, и весь вопрос только в том, в первый ли день Клава заподозрит неладное или это произойдет на следующий.

Был Гена Вяткин, или как там его на самом деле звали, – и вот его больше нет. Скончался. Умер. И нет теперь на всей земле человека, который бы говорил так, как он, который бы так же думал, так же смеялся и так же ел котлету, как корнышевский предшественник. И не научишь этому.

– Мы не можем сделать так, чтобы Корнышев изменился и превратился в того самого своего двойника, – произнес молчавший до сих пор Нырков. – Нам нужно, чтобы тот двойник сам поменялся. Не Корнышев подстроился под двойника, а наоборот. Такой вот парадокс!

Он обозначал сверхзадачу, сам осознал ее невыполнимость, но мысль в нем билась, эта загадка требовала своего разрешения, и Нырков даже закрыл лицо руками, отгораживаясь от собеседников, нарочито погружаясь во тьму одиночества. А когда он руки от лица отнял и увидел перед собой глаза Корнышева – дрогнул. Потому что это был совсем другой человек. Будто просветление на него снизошло.

– Все правильно мы придумали, – сказал Корнышев. – Я пострадал. И я уже не тот, не прежний. Провалы в памяти – это хорошо. Но этого мало, я согласен. Потому что вот эти жесты все, привычки – с этим что-то надо делать. Тут со мной что-то такое должно произойти, чтобы все поменялось абсолютно. Вот, смотрите!