ЧЕЛОВЕК С ГОРЯЩИМ СЕРДЦЕМ

— Ну и что? — вдруг загорелся Петро. — Небось в остроге бесплатно кормят... А забастуем — может, кое-что переменятся!

Из темноты пискнул мальчишеский голос:

— В тюрьме и зимой тепло! Я не боюсь богатых.

Все обернулись. Во мраке сверкали глаза Лешки-саночника.

— Уйди, шайтан! — крикнул Юсуф. — Твоя дело — возить уголь.

— Кышь отседова, щенок! — швырнул крепильщик в подростка куском отбоя. — Такому оборвышу, как и холостому Петру, все нипочем. Ты, Петро, и сейчас сало жрал, а я воблой давился. А если меня за решетку, кто моих сопливых до ума доведет?

Шахтеры понурились. Давила безвыходность. Заговорили о штрафах, о том, как из них выжимают четвертаки, о стойках, которые ломаются, как спички, и обвалы засыпают насмерть горняков.

Федор рассказывал об уступках, вырванных зарубежными рабочими у правящих кругов, о профсоюзах, которые объединяют тружеников и помогают им выиграть стачки. Конечно, голыми руками не свалить самодержавия, не отнять у шкуродеров неправедно нажитых богатств... Но ведь есть партия рабочих! Она подскажет, что делать, — она знает.

Слушатели покряхтывали, чесали затылки. На словах-то все гладко, все достижимо, а возьмись...

— Вызовут черкесов или казачков и... Не пробовал еще нагайки, не сидел в каталажке? У нас тут только шевельнись!

— Отведал того и другого, — усмехнулся Федор. — Всех-то не перестегают, не пересажают. А если дружно — вовсе не одолеют!

После обеда Сергеев снова рубил уголь рядом с Гринько. Заменил в обушке зубок на новый, более острый. Урок так урок!

В конце смены у лавы кто-то замаячил с рудничной лампой. Присев на корточки, он долго разглядывал рабочих:

— Сказывают, здесь чужой человек. Поносил, смутьян, власти, подстрекал на забастовку. Есть такой? Вылазь!

— Какая чужой? — первым откликнулся Юсуф. — Тут вся своя люди, настоящий рабочий.

— Брехня! — подтвердил из глубины забоя Семен. — Мы тут в обед про разное судачили, а Лешка-саночник по своей дурости не разобрался и, наверное, не знай чего наговорил коногону Митьке... — И шепнул Федору на ухо: — Штейгер. Сволочной хозяйский подлипала...

Штейгер потоптвлся-потоптался и пригрозил:

— Лучше, шкуры, выдайте преступника!

Петро бросил из темноты довольно громко:

— Шкуры, да не продажные. В полицию их не закладывали, как другие холуи...

Огонек лампы-шахтерки, покачиваясь в такт шагам штейгера, мало-помалу удалялся и вскоре исчез. Семен вылез из забоя.

— Дело дрянь... Теперь зачнут шарить по всему руднику, проверять на выходе из клети. А все паршивец Лешка!

— Не тронь парнишку, — сказал Федор. — Он по глупости брякнул кому-то. Я сам виноват: не учел обстановки.

Однако и впрямь следует что-то предпринять.

Семен долго соображал, но дельного ничего не придумал.

— Пересидеть ночь, а утром со сменой выйти? Может, надоест собакам проверять и сторожить.

— Вот что, хлопцы, — предложил Петро, — дуйте-ка через старые выработки к вентиляционному стволу. Выйдете прямо в степь...

— Без плана не найти, — покачал головой Семен.

На помощь пришел Юсуф:

— Зачем боишься? Петр ладно говорит... Я на шахта давно, моя знает, как выйти без подъемный машина. Аллах нам поможет!

Отойдя от лавы шагов на сто, Федор, Юсуф и Гринько увидели впереди красные огоньки. Они покачивались и приближались к ним. Семен толкнул Сергеева в боковой штрек:

— За тобой, Артем!

Долго пробирались они по бесконечным разветвлениям рудника. Казалось, минула вечность. Ноги разъезжались в глине, подкашивались. Руки в ссадинах, одежда промокла. Не заблудились ли?

Юсуф, что-то невнятно бормоча, шел впереди. Штреки, квершлаги, старые выработки, заложенные породой, спуски и подъемы слились в чудовищный лабиринт. Уж не заплутал ли старый татарин и кружит на одном месте?

Еще один тягостный час... Вдруг Юсуф раскинул руки. Сейчас признается в своей беспомощности. Но голос его радостно возвестил:

— Слава аллаху! Он знает, кому сохранить жизнь...

Сергеев и Семен подняли головы. Высоко над ними брезжил мягкий свет ночного неба, сияли крупные звезды.

— Не заблудились! — завопил Гринько. — А я уж думал... Молодец твой аллах, Юсуф! Ставь ему свечу, если положено.

Семен готов был лезть наверх, но татарин не позволил:

— Зачем спешить? Отдыхай, сильно отдыхай... Стремянка уй какая скользкий! Сила пропал — падай к шайтану. — И повернулся к Федору: —Прощай, Артемка! Моя пошла назад, моя порядок любит...

Не было конца кованым скобам, вбитым в брусья сруба. Мокрые и скользкие, они угрожающе шатались в гнилом дереве.

Небо, по мере приближения к нему, светлело, а звезды бледнели и таяли.

Одолев несколько саженей и намертво вцепившись в ржавые стремянки, Федор и Семен на несколько минут замирали.

— Держись! — подбадривал забойщик Сергеева. — Уже близко.

И вдруг пахнуло степным ветерком — он шевелил пряди волос, ласкал потные лица.

Решетка над спасительным выходом — последнее препятствие. Но что она двум молодцам? Сорвать ее с петель — дело нехитрое.