Человек с яйцом. Жизнь и мнения Александра Проханова

В 1991-м было очевидно, что путч провалился из-за того, что советская система прогнила окончательно и у нее просто не нашлось кадров, способных удержать власть. Что он об этом думает? Сначала ему казалось, что дело в том, что гэкачеписты абсолютно не были политиками, они не придавали значение политическим и информационным технологиям. Но дальше — после нескольких лет сбора информации, разговоров — в его сознании созревает конспирологическая версия. Почему КГБ, имеющий опыт ввода чрезвычайного положения, например, в Польше в 1981-м, на своем поле прошляпил все что можно? Почему Крючков так и не отдал сидевшей в кустах «Альфе» приказ задержать кортеж Ельцина, следовавший с аэродрома на дачу? «Сейчас он говорит, что это результат слабой воли, что он боялся жертв. Каких жертв? Китай в 1989-м расстрелял свой мятеж на площади Тяньаньмынь, избавившись от зачинщиков разрушения державы, которые привели бы ее к распаду и гражданским войнам. В результате сегодня Китай на наших глазах становится величайшей в мире державой XXI века». Все эти соображения, однако, не помешали ему принять в 1998-м, на 60-летие, от Крючкова китайскую вазу с журавлями.

Баррикады у Белого дома, 1991 г.

Вообще, ГКЧП — темная история, вызывающая множество толкований, вплоть до оккультного: предполагал ведь Пелевин, что смена строя была связана с заменой одного устаревшего тетраграмматона (СССР) другим (ГКЧП), в момент иссякания силы первого. Прохановская версия событий 19–21 августа скорее лежит в сфере конспирологии. «Путч был операцией КГБ по окончательной передаче власти одного центра другому», «Язов и Крючков, по существу, были предателями». «Крючков встречался во время ГКЧП с Ельциным». «КГБ вовсе не желал успеха ГКЧП». «У КГБ были досье, свои законсервированные радио- и телестанции, свой штат журналистов. КГБ мог бы взять работы по информационному обеспечению госбезопасности. Но комитет не хотел этим заниматься. Это был фальстарт, способ срезать консервативный — советский, партийный — слой, как в случае с рустовской историей. И я думаю, что КГБ не мог не понимать, что передача власти Ельцину от Горбачева означает крах Советского Союза. Разрушение Советского Союза — дело рук госбезопасности. В то время существовала концепция у демократов, что целиком весь этот огромный монолит не может войти в Европу, в рынок и в новую цивилизацию. Его нужно раздробить и вводить по кусочкам, его выгодно распылить территориально. И эта концепция, мне кажется, исповедовалась и КГБ». «Роль КГБ в трансформации строя была огромной. А иначе быть не могло. Эта суперструктура была сильнее и умнее партии, а в лице Андропова одно с другим слилось абсолютно, и КГБ осуществлял все самые сложные виды реформ и реконструкции внутри социума». Позднее он узнает, что КГБ участвовал и в создании народных фронтов в Прибалтике и на Кавказе, и в создании новой экономики через конструирование совместных предприятий. «Проект объединении Германий и сдачу „Штази“, правительства, великолепной, одной из самых сильных в Европе, армии могли осуществить только спецслужбы. Бархатные революции в Европе не могли происходить без КГБ».

Он вспоминает свой июньский разговор в редакции «Дня» с главой Рэнд Корпорейшн Джереми Израэлем, который рассказал ему о плане передачи власти от Первого центра ко Второму. Он вспоминает последние слова Бакланова, сказанные за несколько часов до ареста, когда ему, наконец, удалось добраться до него и спросить: что произошло, почему провалились так бездарно? Тот сказал: дрогнули Язов и Крючков. И еще: если тот сочтет это необходимым, то он может лечь на дно. «Но вместо того, чтобы лечь на дно, я всплыл на самую поверхность и начал истошно орать».

Одним из таких воплей, мало, правда, чье спокойствие потревожившим, стал «Последний солдат империи», роман про путч 1991 года, где реальные события подверглись сознательному художественному искажению. Главный герой, генерал Белосельцев, только что опубликовавший статью, подозрительно напоминающую прохановскую «Трагедию централизма», наблюдает, как, под воздействием оргоружия и в результате заговора империя, создававшаяся десятилетиями, терпит катастрофу в три дня. Когда все кончено, Белосельцеву не остается ничего иного, как нарядиться в свои боевые ордена и в одиночестве, раз уж он последний солдат империи, парадом пройти по брусчатке Красной площади. Этот психоделический политический триллер обладает всеми характерными достоинствами и недостатками поздних — «галлюцинаторных» — произведений Проханова, и мы не станем специально останавливаться на его сюжете. «Последний солдат империи» удобен как повод поговорить о некоторых особенностях поэтики Проханова — в частности, о метафоре в его творчестве. Не надо быть профессиональным литературоведом, чтобы заметить, что Проханов хорошо знает цену метафоре и умеет ею пользоваться; что метафоры у него могут быть сиюминутными, одноразовыми, а могут быть — сквозными, сцено- и даже романообразующими.