Человек с яйцом: Жизнь и мнения Александра Проханова

«О чем угодно, только не о душе». Не лезь в то, о чем ничего не знаешь. Деревенщики упрекали авторов производственных, индустриальных романов за безнравственность: в пору господства деревенской прозы индустриальная тематика была почти неприличной. «Когда Распутин плакал, что электростанция убила его деревню Матеру, я воспевал эти электростанции. Как можно было воспевать эти электростанции, эти заводы, когда гибли луга, умирали олени? Тогда была мода на такой вот стон, плач… И Распутин был кумир, Есенин — а я вдруг пою свою мегамашину железную. Я был тем, кто своими машинами сожрет их последний озимый клин».

Вызывающе выглядело то, что Проханов, московский интеллигент, не испытывал комплекса вины перед народом (на этом политкорректном комплексе и держался, в сущности, высокий рейтинг деревенской прозы в интеллигентской среде). Он это все знал, прошел через это и сам был в состоянии слагать собственные «Георгики», но ему это было уже неинтересно, это был любимый, но отработанный материал, и держаться за него дальше было неконструктивно. О чем он и сообщил, что и стало скандалом, потому что он выглядел как интеллигент, не чувствующий вины. Это как немец, не чувствующий вины за холокост, — возмутительно.

Знакомство с будущим другом Личутиным было не единственным последствием публикации «Метафоры современности». После статьи разразилась дискуссия о деревенской прозе с даосистским названием «Большаки и проселки». Слово «дискуссия» — темами могло быть «Будущее поэзии» или «Проза быта и бытие прозы» — означало, что в ближайшие номеров десять на заявленную тему будут высказываться все заинтересованные лица: бросать друг другу перчатки, давать отповедь, а то и отлуп. Обычно кончалось все подсчетами «коэффициента художественности» и примиряющим заключением какого-нибудь маститого — «исполать вам на этом многотрудном пути».

В следующем номере «ЛГ» прохановскую подачу обострил критик В. Гусев. Проханов атаковал «фольклорных авторов» дерзко, но довольно аккуратно, с дипломатичными поклонами в адрес их достижений. Не зря кто-то потом назвал его статью «боем с тенью» — потому что на самом деле он ведь не говорил, что деревенская проза это плохо. Не то Гусев: тот в своих «Поисках высшей зрелости» («ЛГ», 1979, 17.09) без обиняков обвинил деревенщиков в том, что их линия — в современной литературе тупиковая.

После чего началась буча, литературный скандал, и лупили, конечно, прежде всего застрельщика, который впервые осмелился высказать то, что все понимали, но о чем никто не решался говорить, — что «исконное-посконное» практически мало пригодно для современного мира. Проханов был воплощением всего того, выступая против чего они сделали себе репутации. «Я был технократом, а технократизм был непонятен и нормативным советским лидерам». Во-вторых, они воспринимали его как писателя специализирующегося на производственной тематике, воплощение «парадно-лакировочного стиля».

Группы писателей пылили по проселкам в отдаленные области на круглые столы, приглашали к участию председателей колхозов и директоров совхозов. Другие неслись по большакам в неоновые города и тоже едва ли не неделями просиживали за круглыми столами. «В литературе углубились поиски духовности, этических ценностей, обеспечивающих человеческую нравственность. От „экономического“ анализа человека проза явно переходила к анализу личностному, моральному», сообщает Наталья Иванова.

И вот в одном из совхозов Костромской области критик Дедков расставляет кое-кому затейливые ловушки: «Допустим, кто-то не очень любит „проселки“. И не слышит, как рядом грохочет главная магистраль, „большак“. И тут некий доброжелатель говорит: бросьте плутать по этим старым и скучным дорогам, я выведу вас в мир неслыханной, праздничной новизны и глобальных всемирных свершений… Он протягивает руку, он готов быть проводником… Но поднимется ли в ответ чья-то благодарная рука?» Либерально-новомирская линия восприняла прохановские гимны мегамашине как оду тоталитарному государству, страшному молоху. С их точки зрения, безопаснее был этнографизм деревенщиков. «В дискуссии, — Дедков не спускает ноги с педали газа, — прозвучал призыв к писателям обратить свой взор туда, где „армады красных застекленных комбайнов“, „разноцветное шествие огромных машин“, туда, где торжествуют „железные, легированные понятия“ „технизированной деревни с ее бесконечными планерками, мелиорацией, тракторами „К-700“, сенажом, комплексами, диспетчерской связью“ и т. д. Как видим, начинается отсчет с чего угодно, не с человеческой судьбы».

Официальный финальный аккорд прозвучал лишь 12 марта 1980 года — в статье Вс. Сурганова «Перед завтрашним днем». Автор развенчивает мифы о деревенской прозе («элитарность», «тяга к заповедности», «страх перед современностью») и, подводя итог, замечает: «Не обошлось без полемических перехлестов!»