Человек с яйцом: Жизнь и мнения Александра Проханова

Однажды мы заговорили об отношениях художника с внеязыковой действительностью, и особенно о «злободневности». Я заметил, что поэт-форвард, всегда оказывающийся в нужное время в нужном месте и забивающий, вроде бы, массу голов, не всегда получает от потомства «золотую бутсу», — и вспомнил о Евтушенко и Бродском: первый всегда пытался успеть, схватить, выкрикнуть, тогда как второй, с его камерностью… Проханов перебивает меня — а что Бродский?! «Был ли Бродский включен в события? Он был включен на самом деле лишь однажды, когда его взяли за шиворот и посадили в тюрьму. Это на него надвинулось. И как поэт он это не зафиксировал. А Ахматова, я вчера слушал „Реквием“ по телевизору, она это зафиксировала — и эти очереди, и казематы, и расстрелы, и потери близких». На чьей он стороне, сомневаться не приходится.

«Литературный процесс — это ведь универсальный процесс. Я думаю, что в литературном процессе исходным является самообъяснение, самовыражение, самовопроизведение через литературный текст. Например, если бы я сидел в тюрьме всю жизнь, этим самовыражением и самообъяснением было бы это состояние, протекающее в четырех стенах, — паук там прополз, или галлюцинации, или поллюция какая-то… об этом бы я писал, как Лимонов в свои тюремных записках. А поскольку моя жизнь протекает постоянно на ландшафтах, социальных коллизиях, то мое самовыражение связано с трансляцией и описанием этих коллизий».

Описывая природу импульса, заставляющего его заниматься литературным трудом, Проханов часто прибегает к метафоре «писатель — помпа, через которую Бог прокачивает дух, информацию, эмоцию». Помимо чисто технического ощущения функциональности своего устройства у него есть ощущение долга: «я должен записать эпоху, написать свою повесть временных лет, огромный репортаж о событиях, свидетелем которых я являюсь».

«Нужно быть очень странным человеком, чтобы, являясь участником тектонических процессов, их не замечать. Поэтому я до сих пор не могу понять, почему советская живопись 70–80-х годов, масса прекрасных художников-реалистов, писала прекрасные букеты хризантем, ландшафты, березняки, поразительную природу… но там абсолютно отсутствует социум. Почему студия Грекова, которая была создана для того, чтобы быть на полях сражений и рисовать, как горят танки, — они страшно все это не любили, а ездили в Венецию рисовать Гран-канал. Вот это мне непонятно. Мне очень понятен Маяковский, его актуалистика. Мне понятен Мейерхольд, эта страсть и жадность к актуальной новизне».

«Для художника важна кромка, место, где все искрит». Этой «кромкой» является прежде всего передний край собственно жизни — те места, где разворачивается актуальная история, общественные процессы, конфликты.

Создание нового стиля, оригинального поэтического языка, по мнению Проханова, не входит в список приоритетных задач художника. Стиль — всего лишь один из фронтов, где происходит война, которую ведет художник-пассионарий. Столкновение с предшествующей, представляющейся архаичной, литературной традицией для художника менее важно, чем конфликт с реальностью.

Менее важно, но и стилистика — тоже «твоя собственная сверкающая кромка», там тоже идет война. «Что такое стиль? Мне так кажется, что стиль — это результат великих неудач художника. Стиль — это результат атак, которые художник совершает на неведомое, на невыразимое, на неисследованное. И вот при столкновении с этим неведомым, с неисследованным, у него начинает ломаться язык, у него начинает ломаться его традиционная стилистика, он изобретает все новые и новые буры, отвертки, механизмы, сварочные аппараты. И в результате этого контакта, этой агонии, этой встречи с неведомым и невыразимым возникает стиль».