Человек с яйцом: Жизнь и мнения Александра Проханова

В. Бондаренко свидетельствует, что О. Попцов, И. Золотусский, Г. Шергова, С. Есин и другие редакторы тогдашнего тонкого глянца заслушивались необычными рассказами экс-лесника о дойке коров, сенокосе, случке скота, посещении тракторной станции, которые скорее были похожи на сюрреалистические видения: «Зорьку доить первым делом. И, растолкав плотно сдвинутые коровьи бока, Валентина села на перевернутое ведро, подойник цепко задала коленями, уперла голову в шелковистый дышащий коровий живот. Соски горячие, упругие, мягкие. С первого удара острая белая игла впилась в звонкий край, за ней другая, третья. Ведро загудело от боя горячего живого потока, заиграло. Розовое огромное вымя качалось у самых глаз. Косые молочные струи вонзались на мгновение в край, и парной сладкий дух подымался к лицу. Быстро-быстро с подойником перебежала по морозу в телятник, там на ходу приняла его телятница тетя Даша, и еще успела заметить, как наполнилась белизной пустая баклажка, и телячья голова окунула нос в молочную жижу». Из кармана путешественник мог извлечь то какую-то свистульку, то каргопольского глиняного китавраса, то деревянную полховскую русалочку, до эпохи тайваньских сувениров было еще далеко, и поэтому такая оснащенность производила известное впечатление.

Он не только поет и фокусничает, но и не пренебрегает возможностями произвести на окружающих впечатление экстравагантной манерой одеваться — если не в редакции, то дома: на нем можно увидеть какие-то фольклорные облачения с красными зверями, алыми деревьями, с мордовскими свастиками. В «Их дереве» упоминаются купленные для жены в деревнях сарафаны. Как происходила скупка? «Я приходил в деревню, где уже вымирал старый уклад, где уже в сельпо гигантские трейлеры завозили шведские и французские туфли контейнерами (это шпилька в мой адрес: я попрекнул его сомнительными диалогами деревенских старух в его рассказах: „Ты в сельпо туфли брала? Французские?“ — „Нет, в Макарьево привезли. Шведские“), а эта одежда была достоянием старух и истлевала в сундуках. И я приходил и спрашивал: нет ли у вас старых одежд, сарафанов, платьев? Я помню, в Каргополе, двор старый, на зеленой траве они расстелили мне свое старое барахло, и я все это по дешевке купил. Привез, и даже моя мама до последнего времени носила эти тяжелые домотканые веренитки» (что такое «веренитки», я забыл у него спросить, но факт тот, что слова этого нет даже у Даля).

Обрастая шлейфом знакомств и протекций, он превращается в своего рода комету, появление которой с энтузиазмом приветствуется обитателями тонкожурнальной галактики. «Его зарисовки были нарасхват», — констатирует Бондаренко. Съездив в одну командировку, он «легко, интенсивно» сочиняет тексты для двух-трех газет и журналов: «Литературной России», «Кругозора», «Смены», «Сельской молодежи», «Семьи и школы». Если первый-второй текст обычно подписан просто «Александр Проханов», то третий, почти везде, — «специальный корреспондент Александр Проханов». В «ЛитРоссии», куда он таскает шедевры один за другим, на него даже начинают косо поглядывать: редакторы осторожно выведывают, не имеет ли он доступа к платоновской вдове, не пользуется ли платоновским архивом. И не мудрено — как еще прикажете смотреть на автора, начинающего свои рассказы в такой манере: «Вошла в жизнь Черепанова эта тихая женщина Алена Макарьевна, как входит белый туман с лугов в вечернюю рощу и висит в ветвях, светел и чист. Не скажут они за день друг другу двух слов, не побудут вместе минуты, а радость ему такая, словно все сокровенные мысли ей передал» («Прорыв»).

Деревянная игрушка из села Полховский Майдан.