Она влетела домой, смеясь и оглядываясь, и скинула уличную одежду и обувь на ходу, и сразу влетела в свою просторную комнату, где все было всегда разбросано по полу и предметам мебели, что, однако, не выглядело как непутевый бардак, но смотрелось как имеющий особую прелесть вольный беспорядок небольшой уютной квартиры творческого человека.
Она сразу же кинулась к своим картинам и взялась за новый холст, ласково погладив его ладонью перед работой, и улыбнувшись ему, склонив растрепанную голову, и прищурив свои большие, выразительные глаза, словно прося его о благословлении на свое новое творение.
И еще один вечер, проведенный с мягкой кистью в руках, плавно порхающей по поверхности бумаги изящными движениями, ласкающей, ложащейся на нее так, словно само волшебство рождалось на этой бумаге и оживало, становясь удивительной явью, а не рука человека накладывала мазки краски на холст.
Вся комната ее была заставлена картинами, на которых сверкали и искрились пейзажи, изображавшие кроны деревьев, лесные поляны, потоки сверкающей воды или лица незнакомых ей людей – такие разные, такие живые, теперь взирающие на работу своей создательницы, бесконечно влюбленной в свои творения, которые все до одного выглядели удивительно живыми, даже те картины, которые, казалось бы, были написаны в сером цвете; она бесконечно, безумно любила их всех и ни за что на свете не согласилась бы с ними расстаться – но не из-за самолюбия, которого в ней не было ни грамма излишка, а из-за того, что все ее картины, все ее создания, были ее детищами, частями ее души, без которых она не мыслила своего существования.
«Когда-нибудь я встречу его и покажу ему все», – думала она, отступив от изображения набросков ее новой работы и оглядывая их воодушевленно и безумно счастливо, затем переводя взгляд на остальные свои картины, глядя на них как на некое земное божество, – «Когда-нибудь я обязательно найду его, увижу в толпе, и тогда я приведу его сюда, и он увидит, и он все поймет, и он полюбит мой мир, созданный мною же, как полюбит меня!»
Она стояла, и капли краски спадали с кончика ее кисти маленькими яркими брызгами, ударяясь об покрытый столь же яркими пятнышками пол, и она снова счастливо смеялась, и кружилась на месте, размахивая кистью, зажатой в изящных руках, и снова осматривала свои картины, и снова смеялась, подпрыгивая от счастья – счастья того, что она живет на этом свете, и может создавать себе свой необыкновенный мир, и скоро она встретит его и обязательно туда его отведет. И он все поймет и будет счастлив вместе с ней.