Человек с крестом

— Ох, уморила! Надо же такое сказать! «В тюрьму». Нужно, драгоценная моя, Конституцию знать. Запомни: в СССР — свобода печати. Свобода! Ты что думаешь, закон — это шутки? Ты плохо, очень плохо, Марьюшка, законы и свои права знаешь. Можешь свободно писать не только в газету, но и в Совет Министров. Куда хочешь. И можешь быть уверена — тебе обязательно ответят. С тобой будут спорить, доказывать, убеждать, но уж никак не перешлют в милицию или к прокурору для ареста. Было время, нарушались законы при Сталине. Сейчас новая линия, а вот Марьюшка старым живет. — Он подсел к Марии Ильиничне, ласково похлопал ее по руке. — Горячая ты, душа моя. Нервишки у тебя никудышные. Чем-то бога прогневила, мало чтишь его, мало времени уделяешь спасению своей души. Только я вымолил у всевышнего тебе здоровья, все гладко пошло, поправляться начала — и вдруг опять помертвела. Что с тобой творится, душа моя? Ну-ка выкладывай. Нет на мне облачения, но властью, данной мне от бога, заклинаю тебя, дочь моя, освободи душу от тягот и мрака. Покайся, и бог простит.

Мария Ильинична вдруг закрыла лицо руками и застонала.

— Да что за напасть? — искренне встревожился Проханов.

— Нет никакого бога, вот что случилось! — с отчаянием выкрикнула Мария Ильинична. — Нет и не было. Не было! Не было!

Священник отскочил от нее, будто ужаленный.

— Никак рехнулась? Опомнись! Опомнись, дитя мое! Страшные слова говоришь!..

— Вот сейчас-то я и опомнилась, — плача навзрыд, говорила она. — Меня вечно шатало в жизни из стороны в сторону. В детстве верила — есть бог. Бабка шкуру сдирала за неверие. В школу пошла — растеряла веру. Стала библию читать — снова поверила. Потеряла мужа — прокляла бога, но снова за библию взялась. И опять поверила. Потом семнадцать лет мыкалась одна по жизни, и какая уж там вера. А теперь вот разболелась. Опять меня бросило к богу. Но сейчас, — Мария Ильинична стала искать свою сумку, долго не могла открыть ее, но наконец открыла, выхватила две толстые тетради, — теперь меня никто не собьет с толку. Сама все прочла, сама разобралась.

Священник стоял перед ней с побелевшим лицом. Плач и слова Марии Ильиничны, казалось, поразили его в самое сердце.

— О господи! Да что же это?.. Господи, прости мя и помилуй. За что наказуешь? За что? Чем я прогневил тебя, господи?!

Проханов резко повернулся к ней спиной, рухнул на колени перед иконами и начал быстро-быстро креститься. У него текли слезы из глаз. Слезы крупные, почти с горошину. Он всхлипывал, глотал рыдания, шептал, крестился, кланялся. Кланялся, крестился, шептал… Это было страшно. Никогда такого не было.

Что-то дрогнуло в ее душе. Мария Ильинична бросилась к священнику, усадила его на диван и села рядом. Положила его голову себе на плечо, стала гладить его седые волосы, уговаривать, как малого ребенка.

— Не надо. Я же не хотела обидеть вас. Что было на душе, я и сказала. Что же таиться? От кого таиться? Я привязалась к вам, вы мне, как отец родной. Не могу я молчать все время. Я не такая. Есть на сердце, я и говорю.

— Ах, Марьюшка, Марьюшка! Ведь я священник, всю свою жизнь прославляю имя господа. Вот уж сорок шесть лет служу, а ты мне — нет бога…

Он тихонько высвободился из ее рук, вытер глаза, гулко высморкался в огромный клетчатый платок и поднялся, высокий, грузный, крепко сбитый, и как-то будто расправил плечи. Никакой беспомощности, слабости. Какая там слабость! В его могучих плечах сила, наверно, бычья.

И снова в душе Марии Ильиничны стал нарастать протест. Захотелось спорить, доказывать.

— Но я-то не служу сорок шесть лет. Я хочу правды… Где она, эта правда? В библии? Я хочу раз и навсегда со всем этим, — она потрясла тетрадями, — покончить. Я не могу, не хочу носить этот камень в груди. Вы не думайте. Хоть я и была разнорабочей, — мозги у меня на месте. В школе, если хотите знать, я любого могла заткнуть за пояс, с учителями спорила, читала много, только жизнь и гибель Андрея подкосили меня. Но ум со мной пока. Я всю библию перерыла. Сколько раз перечитываю! Я не виновата, что многое увидела.

Священник Пытался ей что-то сказать, но снова на него обрушился поток слов. Мария Ильинична силой втиснула его в кресло, уселась рядом на стул, стала снова высказывать ему все сомнения и подозрения. Но Проханов с таким же упорством твердил:

— Это дьявол попутал! Дьявол сбил. Дьявол смутил душу твою. Все это его работа.

— А где же сила бога? Что же он, с дьяволом не мог справиться?

— Не кощунствуй! Сама знаешь, кто прогневил бога и как это случилось. Читала же, сама читала.

— Читала. Конечно читала, потому и говорю: ложь! Все ложь!

— Нет, не ложь. Из века в век дьявол гадил, мешал, сбивал с толку, путал, вносил хаос в людскую душу. Помешал он и переписчикам библии. Смутил их, затмил ум, сбил с пути истинного. И тебя он сбил с того же пути. Только дьявол и никто другой!

…Вот тогда-то и появилась в тетради Марии Ильиничны новая запись: «А может, действительно во всей этой путанице — козни дьявола?»

А через неделю случилось совсем уж странное.