Человек с крестом

— Да… — нарушил молчание третий, обладавший, оказывается, густым баритоном. — Мы все понимаем, гражданин Проханов. Только и вы должны понять нас. Борьба идет не на живот, а на смерть. Потому и приходится поступать вот так, — он кивнул на свой автомат. — А служить людям действительно можно по-разному. Поезжайте с миром, отец Василий. И служите людям, как совесть велит.

— Спасибо, сын мой. Век буду бога молить.

Потом все трое помогли вытащить машину из кювета.

— Вот как надо околпачивать врагов своих! — с торжеством сказал Проханов, когда они отъехали от повозки на солидное расстояние. — А ты хотел удрать, дурень. Сейчас бы голова твоя с дыркой была.

— Вы святой человек, отец Василий. Спасибо вам, — сказал шофер. — Я очень испугался.

— Тоже мне мужчина! — рассердился Проханов. — Только смотри! Никому ни слова, если жизнь дорога… Понял?

Протоиерей поразил гостя своей растерянностью и каким-то душевным надломом. Причиной вызова Проханова к Кутакову послужил случай, который вызвал много толков в городе и за его пределами.

Однажды фон Брамелю-Штубе донесли из района, что бывший священник Иосиф Десятков не только не явился на вызов бургомистра, но и послал ему весьма дерзкий ответ.

Бургомистр взбеленился и приказал доставить священника в районную управу силой.

Бывший священник смеялся, глядя на взбешенного бургомистра, и протянул ему руки, скованные наручниками.

— Вот она, западная свобода совести и вероисповедания! Я не пойму, господин бургомистр, — продолжал Десятков, — вы кем хотите меня сделать: православным или католическим священником?

— Конечно, православным.

— Очень хорошо. Православным. Но я не должен забывать, что у Гитлера есть соглашение с папой римским. Я забыл, как оно называется…

— Конкордат, — подсказал бургомистр, не понимая, к чему клонит собеседник.

— Вот-вот. Конкордат. А как вы полагаете: мне, конечно, не следует забывать о существовании Брестской унии?

Бургомистр насторожился.

— Что вам сдалась та уния?

— А как же? Конкордат у папы с Гитлером заключен?

— Ну и что?

А папа, насколько я понимаю, католик?

— Ну? Чего тянешь-то?

— А что тянуть! Я не верю, что мы останемся в православной вере. Нас подомнут в той унии. Подомнут, это уж как пить дать. Ватикан знает, на что идет. Я немало прожил лет и разбираюсь кое в чем.

— Что в том плохого? — бургомистр попытался улыбнуться. — Брестская уния существует три с половиной века. И ничего. Люди живут себе и бога благодарят.

— Вот как? Значит, на службе у папы состоите? Может, не Гитлер, а Ватикан вам платит золото?

Бургомистр стукнул кулаком по столу.

— Довольно! Вы просто безумец, хоть и дожили до седых волос. Да. Я служу и Гитлеру, и Ватикану. И тем счастлив.

Бургомистр не мог уже говорить. Он плюнул себе под ноги, осенил себя крестом и, даже не взглянул на отца Иосифа, приказал отправить его в тюрьму.

Кутаков, выполняя пожелание советника фон Брамеля-Штубе, лично повидал этого обезумевшего священника, когда его доставили в областную тюрьму. Когда тюремный надзиратель по знаку удалился, арестованный устало спросил:

— Ну, зачем пожаловали, ваше преподобие? — и взглянул на Кутакова откровенно тоскующими глазами.

Кутаков попытался уговорить его смириться и принять сан.

И тут отец Иосиф взорвался.

— Не желаю я с Гитлером сотрудничать, с пиявкой папой римским. Не же-ла-ю! — по слогам выкрикивал он.

Кутаков замахал на него руками.

— Тише! На всю тюрьму слышно. Ей-ей, веревку захотел…

Но Десятков не унимался.

— Продался врагам земли русской. И не стыдно?

Кутаков опешил и не мог слова сказать в ответ.

— Давненько о тебе не слышал, — продолжал Десятков. — Забился, как червь, после Сибири-матушки. За границами катал, а теперь выполз, гадишь потихоньку? Эх ты, жалкий приспособленец!

Самое страшное для Кутакова было то, что слова этого человека не оскорбили его. Десятков откуда-то знал его по двадцатым годам, в которые Кутаков пережил страшную драму, за что и понес кару. Сейчас, на склоне лет, когда жизнь его угасала, он понял, что она была нелепостью.

— Все мы приспособленцы, — грустно ответил Кутаков.

— Это кто же — все?

— Я говорю о нас, священнослужителях.

Десятков некоторое время молчал, внимательно рассматривая Кутакова, и сосредоточенно о чем-то думал.

После долгой паузы он, снизив голос почти до шепота, произнес:

— Дошло все-таки. И то хорошо, хоть на старости уразумели иравду-матушку.

Потом они снова надолго замолчали. И вдруг Десяткова опять будто прорвало. Захлебываясь, он стал рассказывать о подлости однорясников. Правда, многое, о чем Кутаков услышал в тот день, он уже знал.

Десятков с гневом и болью говорил о Поликарпе Сикорском, владимиро-волынском епископе, который объявил себя главою православной церкви на подмятой и растоптанной врагом земле Украины.

Кутаков слушал молча, качал головой и лишь изредка постанывал. А когда Десятков напомнил о том, как митрополит Литовский Сергий Воскресенский вместе с несколькими прибалтийскими архиереями послал телеграмму Гитлеру с целью унизить и осквернить национальную честь их всех, Кутаков не выдержал, схватился за голову и заплакал.