Одним из первых, кто предложил версию вины Гагарина, судя по всему, был князь П. А. Вяземский, именно он писал о Гагарине: «Он был всегда орудием в чьих-нибудь руках, прихвостником чужих мнений и светских знаменитостей, даже некогда и подлеца Геккерна»[25]. О роли князя Вяземского в преддуэльной истории Пушкина мы скажем подробнее ниже.
П. Е. Щеголев категорически настаивал на вине князя П. В. Долгорукова. Его называли за его хромоногость «косолапый» или «кривоногий» (bancal). Граф В. Ф. Адлерберг в передаче П. Н. Бартенева вспоминал, как Долгоруков якобы, стоя позади Пушкина во время одного из петербургских вечеров, растопыривал пальцы рогами и поднимал их вверх, указывая кому-то на Дантеса и кивая в сторону Пушкина: рогоносец, мол. Все современники отмечали злобный и саркастический нрав Долгорукова, но этого все-таки мало для обвинений в написании пасквиля.
Главным аргументом Щеголева было анонимная записка Долгорукова князю М. С. Воронцову, написанная измененным почерком, вложенная в его письмо, в котором он оповещал Воронцова о том, что присланные князем Воронцовым документы для четырехтомной «Российской родословной книги» Долгорукова (он был признанный и компетентный генеалог), ничем не доказывают свою подлинность, а значит, появляется справедливое сомнение в древности рода Воронцова. Анонимная записка на французском языке (как и все письмо), будто бы случайно попавшая в конверт, гласила: «Его светлость князь Воронцов обладает верным средством побудить к напечатанию своей генеалогии в Российской родословной книге в том виде, как ему угодно: средство это – подарить князю Долгорукову 50000 рублей серебром; тогда все сделается по его желанию. Но времени терять не должно». Воронцов ответил из Висбадена Долгорукову, сделав ядовитый постскриптум: «К великому моему удивлению, я нашел в Вашем письме записку без подписи, и руки, как мне кажется, не сходной с вашей. Посылаю Вам с нее копию. Вам, может быть, удастся разузнать, кто осмелился вложить подобную записку в письмо, запечатанное Вами и Вашею печатью. Подлинник счел нужным приберечь вместе с письмом, которым Вы меня почтили, а при свидании я готов вручить Вам эту записку, если Вы, может статься, захотите воспользоваться ею для открытия писавшего». Долгоруков в ответном письме с деланным негодованием восклицает: «Я был изумлен, узнав из этого письма, что Вы нашли в моем записку неизвестной руки, и, пробегая присланную Вами копию этой записки, я бы очень полюбопытствовал узнать, кто осмелился дозволить себе эту дерзкую проделку, этот поступок, которому нет названия!»[26]
Ахматова находит дополнительный аргумент в пользу версии Щеголева. Она называет это «единством метода» (термин уголовного права), безусловно доказывающим вину подсудимого: «Противники версии о bancalе как авторе пасквиля указывают на то, что она возникла лишь после воронцовской истории (1861), между тем как Гагарина называли сразу. На это я могу возразить следующее: в 1848 году, т. е. через 11 лет после рассылки пасквиля и сразу после Французской революции, Чаадаев в Москве получил письмо за подписью Луи Коллардо, который был якобы знаменитым французским психиатром, прибыл из Парижа, города, как известно, переполненного безумцами всякого рода, в Москву, желая излечить Чаадаева от мании величия. Ряд знакомых Чаадаева тоже получили подобные письма с просьбой уговорить Чаадаева принять услуги знаменитости, потому что, вылечив его, г. Коллардо будет иметь доступ в дом знаменитого сумасшедшего Дмитриева-Мамонова. Письмо Коллардо составлено весьма нагло. Чаадаев немедленно догадался, что автор этого послания – bancal, и тотчас же сочинил очень остроумный ответ, который, по-видимому, забыл отправить. Я обращаю внимание читателей на следующие обстоятельства: 1. Письмо послано целому ряду людей (друзей жертвы); 2. Дмитриев-Мамонов играет в письме ту же роль, что Нарышкин в пасквиле 1836 г. Там – знаменитый рогоносец, здесь – знаменитый сумасшедший. Это писала одна и та же рука, это придумал тот же самый человек, и этим человеком был кн. Петр Владимирович Долгоруков»[27].