Гершфельд не верил своим глазам. Он отказывался и, сслн быть до конца честным, не мог осмыслить всего написанного. Не потому, что оно было слишком мудрённым, а именно потом}:, что было до невероятности простым и одновременно невероятным. Такое может быть во сне или вообще не может быть. Но листок с характерным шрифтом телетайпа физически вполне ощущаем. И шуршит самым реальным образом. Да и рука, подошедшего к нему сзади Куркова трясёт его за плечо тоже по-настоящему.
— Интересно, что ты сейчас скажешь? — в самое ухо басит Борис, подкладывая ему под руку другой обрывок телетайпной ленты, который он успел положить на стол.
— Это пришло примерно с час назад, — смеётся Курков и приказывает: — Читай!
— Не мешай! — отпихивая от себя грузное тело Куркова, говорит профессор.
Москва. Председателю Совета Министров СССР
— Боже!.. — смяв прочитанный лист, простонал Гершфельд. — Как трудно было ему поверить… Невозможно было…
Медленно поднимаясь с места, Курков с ужасом прошептал:
— Опоздал?!. Неужели, Исаак?!
— Да! Да! Да! Опоздал! — выпалил он. — Надо было с утра пораньше. Ты ведь уже знал об этом.
— Весьма приблизительно. Пока ждал бумаги, пока искал тебя…
— Искал?! — задохнувшись, выкрикнул Гершфельд. — Неужели я без бумаг не поверил бы?!.
Левая щека профессора дернулась, а от короткой жилистой шеи к лицу хлынула пунцовая волна крови. Обычно сдержанный, в злобе он был необуздан. И, зная об этом, Курков как можно мягче сказал:
— Возьми себя в руки. Успокойся.
Но Гершфельда уже никто и ничто остановить не могло.
— Успокойся, говоришь?! Знаешь, когда я успокоюсь?!. Когда вас, лишат всевластия. Когда вы перестанете давить на психику людей… Вы давили на меня, понимаешь?! Давили!.. Вам во что бы то ни стало нужно было медицинское заключение, в котором я признал бы его болезнь. Чтобы закрыть дело! Чтобы выполнить план!..
— Ты перебарщиваешь, Исаак!