Человек с той стороны

Когда он говорил со своим отцом, он обращался к нему «пан» или «пан отец». Некоторые люди и сегодня обращаются так к своим отцам.

— Дедушка, доброе утро, — крикнул я, потому что он был вдобавок ко всему немного глуховат.

Я показал ему коробку сардин, и он сразу же встал.

— Бабушка послала, — сказал я.

Мы вдвоем помогли ему добрести к столу и усадили его там. Я боялся, что ему будет холодно, потому что бабушка обычно берегла уголь для зимних вечеров, но в печи еще горели дрова, и в комнате было приятно.

Дедушка даже не обратил внимания на пана Юзека, как будто было само собой понятно, что я приду еще с кем-то. Я повесил плащ и шляпу пана Юзека на вешалку. Антон, когда рассказывал мне что-нибудь плохое о евреях, всегда упоминал, что они сидят дома в шляпах. Но я ему не верил. Правда, наши клиенты, трое братьев из гетто, обычно встречали нас в шляпах, но это было в подвале. Я не мог себе представить, чтобы кто-то зашел в свою или чью-нибудь квартиру и не снял шляпу. Я был уверен, что это одна из выдумок Антона, порожденная его ненавистью к евреям.

Я вынул из буфета полбуханки хлеба и кусок сыра и принес три чашки кислого молока, которое бабушка всегда заквашивала возле печи. Принес тарелки и накрыл на стол. Потом наполнил чайник водой, поставил на печь и подбросил несколько поленьев, чтобы вода быстрее закипела. Дедушка и бабушка не были подключены ни к газу, ни к электричеству. По вечерам они сидели при свете керосиновых ламп или свечей. Бабушка говорила, что не хочет иметь никаких дел с властями. А то еще начнут проверять счетчик и требовать денег. Но сегодня я думаю, что дело было не в деньгах, а в ее связях с подпольем.

Дедушка хотел отломить себе хлеба, но у него дрожали руки. Тогда он положил хлеб и только перекрестился и произнес положенную молитву, а я вынул из тайника ключ от маленького шкафчика и дал ему его зубной протез. И мы сели есть.

Только тут я понял, насколько пан Юзек голоден. Между одним глотком и другим он спросил, почему бабушка запирает дедушкины зубы. Я объяснил ему, что дедушка иногда ложится на кровать и засыпает с протезом во рту, и тогда он может подавиться. А когда он сидит в кресле или на своем стуле у двери, то играет протезом внутри рта, и протез может выпасть и сломаться, и ему нечем будет есть.

Вдруг дедушка застыл с поднятой вилкой в руке. Я надеялся, что это у него не случится и он не опозорит меня перед гостем. Потому что иногда ему случалось забывать, что он сидит за столом и ест, и тогда он вдруг вот так застывал с вилкой или ложкой на полпути ко рту, и все падало на него или на пол. Я быстро взял у него вилку и стал кормить его сам.

— Ты очень хорошо заботишься о своем дедушке, — заметил пан Юзек.

— Да, я привык.

А потом я засмеялся и сказал:

— Знай бабушка, что в ее квартире сидит еврей, она, наверно, протерла бы тут все лизолом.

Может быть, я не должен был это говорить, но я не удержался.

— Так сильно она ненавидит евреев?

— Да, — сказал я.

— И вся твоя семья?

— Не вся. Про дядю, который погиб, я не знаю. Дядя Владислав не ненавидит и не любит. Он просто зарабатывает на евреях. Но не на том, что он их выдает или шантажирует, — я сглотнул, — а на том, что он их прячет, понимаете? Это тот дядя, к которому я ходил сегодня.

— А твоя мама?

— Мама верит, что люди равны перед Богом. И неважно, во что они верят или не верят, как они одеваются и какие у них обычаи. Она вообще всегда говорит противоположное тому, что говорит бабушка.

— А твой отчим?

Я ответил:

— Больше он ненавидит только немцев. И, может быть, коммунистов. Мой отчим думает, что нам самим надо было выгнать коммунистов из Польши, если бы немцы этого не сделали. А евреев всех отправить в Палестину. Даже за наш счет. Потому что в одной стране есть место только для одного народа.

— А что с украинцами и белорусами, которые живут в Польше?

Я пожал плечами. Об этом я никогда не думал.

— Во всяком случае, они христиане, а не евреи, — сказал я.

— Они себя видят иначе, чем ты, — сказал пан Юзек. А потом спросил, что думает мой дедушка.

— Дедушка, — крикнул я, — что ты думаешь о евреях?

Я думал, что он вообще не поймет, о чем речь. Но он задумался и вдруг объявил:

— Евреи… вши… сыпной тиф…

Я удивился — оказывается, он читал немецкие объявления и даже запомнил их и сумел повторить. Иногда он вот так удивлял меня, когда вдруг выяснялось, что он хоть отчасти, но все-таки в курсе событий.

— Пан Юзек, вы еще голодны? — спросил я.

— А есть еще что-нибудь?

Вода закипела. Я поджарил яйца. И сам съел одно, хотя уже не был голоден. Уж очень вкусно было на вид. Дедушке я сделал мягкую яичницу с молоком и сам накормил его. Дедушка любил такую яичницу, потому что мог ее есть даже без зубов. По такому случаю я попытался вытащить у него изо рта протез, но он заупрямился и не хотел отдавать. «Ладно, — подумал я, — после еды».