Человек с тремя именами. Повесть о Матэ Залке

Хотя его звали не Луи, а Луисом, слова произносил он, как парижанин, и был предельно лаконичен и ясен, будто читал хорошо написанную речь. Из того, что Луис сказал, следовало, что еще до падения Толедо, то есть почти месяц назад, возникла идея развернуть партизанское движение в тылах мятежников и прежде всего в недавно захваченной Эстремадуре. По существу, в руках мятежников только города и лишь днем контролируемые главные шоссе. Надо также принять во внимание, что наступали там почти исключительно терсио, то есть иностранный легион и несколько таборов марокканцев, что должно было сильно задеть национальную гордость эстремадурских крестьян. Беспощадный же террор завоевателей вызывает не страх, а раскаленный народный гнев.

В одном Бадахосе, и только на арене для боя быков, расстреляно, заколото штыками и прирезано навахами свыше тысячи пятисот рабочих, ремесленников, мелких служащих и окрестных крестьян, оказавших вооруженное сопротивление, а то и просто состоящих в профсоюзах. Так что горючего материала там хватит, надо лишь поднести спичку. Такой спичкой и должны стать прибывающие в Испанию проверенные кадры. Практически вопрос сейчас лишь в том, как отнесутся к такому заданию товарищи Петров и Белов.

Белов слушал Луиса, устремив на него блестящие глаза, и только нервно потирал тыльную сторону кисти то одной, то другой руки. Петров же, не понимавший говорившего, опустив голову со свесившимся чубом, согласными кивками поддерживал быстрый шепот Янова.

Едва Луис закончил, как Белов на несколько затрудненном, но грамматически правильном французском ответил и за себя и за Петрова, что, будучи не первый год членами ВКП(б), а также состоя в Болгарской секции Коминтерна, оба они твердо знают его уставное положение, по которому каждый коммунист беспрекословно подчиняется решениям той партии, на территории каковой находится. Приехали же они в Испанию добровольно, и, следовательно, вопрос исчерпан.

Луис одобрительно качнул двумя своими подбородками, встал, протянул мягкую ладонь сначала Петрову, затем Белову, наконец, и Янову, что-то сказал тому по-испански, и все трое покинули кабинет.

— Поехали к товарищу, которому поручено все это предприятие,— объявил Янов.— Только сначала еще и одному знающему человеку зайдем посоветоваться.

— Кто этот Луис, ты его знаешь? — спросил Белова на лестнице Петров.

— Один из основателей аргентинской компартии. Он итальянец, но родители его перекочевали в Аргентину, когда он был ребенком. Последнее время в секретариате Коминтерна работал...

Минут через пятнадцать шестиместный их «линкольн» под непрерывные звонки трамваев и какофонию автомобильных гудков пробился сквозь откровенно аварийное движение в центре воюющей столицы и, обогнув протяженное мрачное здание, въехал во двор его мимо стоявших у ворот двух бойцов гуардиа де асальто, видимо знавших и машину и шофера. Остановился он у невзрачного входа с узкой дверью. Перед нею тоже стоял штурмовой гвардеец, держа прикладом к ноге винтовку с примкнутым тесаком. Отдавая Янову честь, небрежно взглянул на его документ, но долго и внимательно изучал удостоверения его спутников.

Сразу за второй, такой же узкой, но, как у сейфа, массивной стальной дверью висело обыкновенное солдатское одеяло. Янов отодвинул ого и придержал, давая пройти Петрову и Белову. За «портьерой» начиналась ведущая в глубокое подземелье бетонная лестница без перил. Похоже, что они были в подвале какого-то банка[Из-за полнейшей в первое время беззащитности города от фашистских бомбежек командный пункт генерала Миахи (глава Хунты обороны Мадрида) был устроен в подвале министерства финансов, где до мятежа хранился государственный золотой запас]. Потянулся пахнущий плесенью низкий коридор с подвешенными шагах в двадцати одна от другой еле тлеющими и голыми электрическими лампочками. От центрального прохода иногда вправо и влево отходили темные, как ночь, ответвления, куда без карманного фонарика нечего и соваться.

В конце коридора был поворот налево, и Янов свернул в него. Вскоре они очутились перед кое-как сколоченной дощатой перегородкой с вырезанным в нее входом. Он перекрывался подобием садовой калитки. Переступив через широкую доску, заменяющую порог, они попали в еще более тесный коридор, справа он был ограничен не доходящей до потолка стенкой из неотесанных досок, окрашенных, однако, ярко-зеленой краской. В стенке этой, метрах в пяти одна от другой, виднелись тоже дощатые двери, скрепленные наискосок бруском. По здесь каменный пол коридора был, как в гостинице, устлан ковровой дорожкой, в конце которой находился странно выглядевший тут лакированный ломберный столик, инкрустированный бронзой. На нем теснились два черных городских телефонных аппарата и один половой — в полированном ящике, а за телефонами сидела — еще меньше, чем лакированный стол, подходящая к убогой обстановке — прелестная блондинка в накинутом на плечи мужском осеннем пальто.

— Привет, Ляля! — поздоровался с ней Янов.

— Привет,— деловито, без тени кокетства, отвечала она.