Человек с тремя именами: Повесть о Матэ Залке

— Фигерас,— объявил Янов.— Когда девятнадцатого июля гарнизон этой крепости присоединился к мятежникам, здешний народ, предводительствуемый анархистами, ори содействии части солдат, ворвался внутрь и захватил крепость. Сейчас в ее казармах под не слишком доброжелательной охраной роты анархистов находится до тысячи добровольцев из различных стран. Как раз в этот момент представители Коминтерна ведут переговоры с правительством Ларго Кабальеро о создании отдельных интернациональных частей.

— Вот бы и нам туда,— высказался Петров.

— Вы предназначаетесь для другой цели, для участия в массовом партизанском движении в Эстремадуре, только что захваченной Франко. Вы, как и многие другие, будете направлены туда. Подробнее об этом узнаете в Мадриде.

— Ну, а ты сам, что здесь делаешь? — спросил Петров.— Ты же сюда чуть ли не с самого начала попал.

— С середины сентября. Был на Арагонском фронте. Ранило. Сейчас долечиваюсь и нахожусь в распоряжении Военного комитета испанского ЦК.

Сколько шофер ни трубил, машине пришлось двигаться по Фигерасу самым тихим ходом: шоссе оказалось занятым веселой и нарядной толпой, не желающей считаться с осторожно объезжающим ее транспортом.

— Что здесь происходит? — спросил Белов.

— Народное гулянье. Вся Испания, но, конечно, в первую очередь молодежь, по воскресеньям и большим праздникам после сиесты, часов в шесть, выходит на главную улицу — а она повсюду здесь так и называется: Кальо Майор — и до темноты прогуливается по ней. Впрочем, кажется, так по всей Южной Европе. Обычай этот соблюдается не только в поселках и местечках, но даже в предместьях самых больших городов... Но посмотрите: девушки идут в одну сторону, обычно в сопровождении матери или тетки, или даже бабушки, а мужчины — навстречу им. И оба течения ни за что не смешиваются. Конечно, случиться может, что кто-то подойдет поздороваться со знакомой, но долго около нее не задержится. Хотя испанские товарищи утверждают, что суровые правила эти в наши дни не очень соблюдаются...

За Фигсрасом шоссе опять повернуло к морю и заизвивалось между холмами, покрытыми пожелтевшими виноградниками, и то вдруг выбегало к самому побережью и огибало залив за заливом, то опять исчезало между отвесно спускающимися прямо в морские волны горами и прорезало одно селение за другим. И в каждом, даже самом маленьком, двигалось шествие причесанных под оперную Кармен и разряженных красавиц, а навстречу, гордо неся, словно пробритые, проборы и шаркая черными полуботинками, начищенными так, что они отражали солнце, шли молодые люди, а то и мальчики, спешащие заменить на этом фронте старших мужчин, рискующих жизнью на настоящем. В каждом из остававшихся позади поселков, и на въезде, и на выезде, напоминая о происходящем в стране, стояли патрули с черно-красными повязками на рукавах, часто вооруженные старыми охотничьими ружьями, но тем не менее властно проверявшие пропуска проезжающах, А еще более остро говорили о событиях старые, а то и старинные церкви с обезглавленными статуями святых у порталов, с выломанными вратами, с зализами копоти от поджога на стенах и с непременным анархистским флагом на колокольне.

— Испанский темперамент,— произнес по этому поводу Белов.

— Хулиганство анархистов,— неуступчиво парировал Петров.

В живописнейшей, дивно расположенной Таррагоне, приведшей в восхищенное согласие обоих, Янов что-то сказал шоферу по-испански. Тот, взяв вправо, причалил к входу в небольшой кабачок. За одним из выставленных наружу круглых железных столиков дремали два старика в черных блузах. Казалось, что почтенные старцы сидят здесь по меньшей мере с тех пор, когда парижский поезд подходил к Порт-Боу. Шофер, простучав деревянными бусами, свисающими до пола на входе, нырнул в него и через десять минут вынырнул, обеими руками прижимая к груди два белоснежных высоких и узких хлеба, объемистый кусок вяленой ветчины в толстой, как подошва, коричневой шкуре и гигантскую лиловую луковицу. Машина бесшумно покатила дальше, а путешественники, не бравшие ничего в рот с Парижа, с откровенным оживлением принялись подкрепляться.

— Держите,— после того как оба, удовлетворенно вздохнув, стали вытирать рты и руки носовыми платками, протянул им Янов по пачке сигарет в целлофановой упаковке, под которой на фоне пирамиды посреди песков пустыни красовался желтый одногорбый верблюд.