— Неужели? Думаешь, кто-нибудь в белой рубашке упустит шанс выпотрошить тебя в переулке по дороге домой? Мы другой породы. И в этой стране удача против нас.
— Удача? Когда это Мистер Три-Просперитис стал таким суеверным?
Трану и Ма приносят тарелки с крошечными поджаристыми крабами — каждый не больше мизинца. Хрустящие, соленые, политые масляной приправой… Ма палочками берет одного и отправляет в рот.
— Так когда Мистер Три-Просперитис превратился в размазню? Уволив меня, ты сказал, что моя удача в моих же руках. А сам твердишь, мол, собственная тебя покинула? — Он сплевывает под ноги. — Дарумы жизнь больше ценят, чем ты.
— Да-да! В баре, куда наведывается мой босс, есть японка, дарума. — Ма подается вперед. — Все при ней, хоть не человек. А что вытворяет… — Он похабно улыбается. — У тебя стоит, как каменный. Ни разу не слышал, чтобы она ныла или судьбу проклинала. «Белые рубашки» озолотили бы того, кто закопал бы ее живьем на компостных отвалах, а ей хоть бы что. Танцует, бесстыжая, каждую ночь в баре, на виду у всех. Да так, что слепой разглядит все подробности.
— Ерунда.
Ма пожимает плечами.
— Думай, что хочешь. Но я собственными глазами видел. И она не умирает с голоду. Берет все, что дают, объедки, деньги… И плевать ей на «белые рубашки», на законодательство Королевства, на националистов и религиозных фанатиков. Танцует себе, и уже давно.
— В чем же секрет?
— В том, сколько зарабатывает за час? А может, кувыркается с каким-нибудь уродом
Ма смеется, сверлит взглядом Трана.
— Так что не болтай про удачу. Везения всего Королевства не хватит, чтобы спасти ей жизнь. И уж точно не карма держит ее на плаву. Она же дарума.
Трану остается только неопределенно хмыкнуть и набить рот крабами.
— Признай, ведь я прав. — Ма опустошает стакан с виски и наполняет его по новой. — Мы держим удачу за хвост. Правим судьбой. Дарума танцует в баре, а я пашу на богатого верзилу
Тран поднимает глаза на Ма:
— Может, мне нашлось бы место? — Он морщится, старается не выглядеть жалким. — Я бы мог зарабатывать деньги для твоего ленивого босса.
Взгляд Ма делается непроницаемым.
— Э, трудно сказать. Вряд ли.
Вежливый отказ. Надо принять и заткнуться. Но поздно: минутной слабости достаточно, и Тран вновь раскрывает рот, чтобы умолять и настаивать:
— Тебе, наверное, нужен помощник. Вести бухгалтерию. Я говорю на языке дьяволов. Научился, когда торговал с ними. Я могу пригодиться.
— Да мне самому приходится выдирать работу с боем!
— Но если он такой безмозглый, как ты говоришь…
— Безмозглый, это правда. Но не настолько, чтобы не заметить новичка в офисе. Наши столы слишком близко друг от друга. — Ма руками показывает расстояние. — Думаешь, тощий, как щепка, узкоглазый старикан за компьютером не привлечет внимания?!
— Тогда на его фабрике? Ма трясет головой:
— Была бы возможность, я бы помог. Но энергией там снабжают мегадонты, а в охранники
— Мне подойдет любая работа, даже сборщиком навоза!.. Но в ответ мужчина напротив мотает головой еще сильнее, и Тран, опомнившись, умолкает, прерывает поток раболепия.
— Ничего, ничего. — Он выдавливает улыбку. — Уверен, что-нибудь да подвернется. Даже не сомневаюсь.
Не обращая внимания на протесты, Тран выливает остатки виски в стакан Ма и залпом опорожняет свой собственный — за молодого мужчину, который обставил его во всем. У костлявых ног старика вьются едва различимые коты-дьяволы, ждут, когда человек уйдет, и надеются на его глупость, чтобы полакомиться объедками.
Утро. Тран блуждает по улицам в поисках непозволительной роскоши: съедобного куска на завтрак. Бредет вдоль торговых рядов, благоухающих рыбой, заваленных несвежими зелеными пучками кориандра, расцвеченных яркими пятнами лимонного сорго.[18] Зловонная груда колючего дуриана сплошь покрыта ржавчинной накипью. Тран присматривается — не удастся ли стянуть какой-нибудь плод. Зараза еще не добралась до питательной мякоти фруктов. Интересно, какое количество этой дряни выдержит организм человека, прежде чем наступит кома?