Человек-саламандра

Рюво, пожелав получить максимум удовольствия и, отрешившись от всего суетного, предаться еде, удалился.

Кухня покачивалась. Лена почувствовала новый приступ бодрости и веселости. Безотчетно, но яростно захотелось активных действий. Причем таких, что непременно обратят на Лену внимание обитателей дома.

Она поднялась и подошла к лестнице наверх. Лестница качалась тоже. Лестница извивалась и гримасничала, будто мехи гармони наяривали камаринского!

…ах ты, сукин сын, камаринский мужик,
потерял штаны, по улице бежит.
Он бежит, бежит, покряхтывает!
Бороденкою потряхивает…

…и так далее.

– Ешки-матрешки! – сказала Лена и засмеялась.

Внезапно и тревожно, словно предупреждение о самом худшем, будто бы дежа-вю, всплыло и зацепилось за сознание острыми краями воспоминание о прочитанной книге. Так же уже было! Она уже переживала нечто подобное. И одновременно Лена знала, что никаких похожих приключений с ней не приключалось.

Так в чем же дело? Можно ли считать переживанием то, что вычитано в книге? Даже если впечатление осталось сильное. Нет, наверное, думала Лена.

Ей доводилось не только «Мастера и Маргариту» читать в ксерокопии с журнальной публикации, но и другие книги «самиздата».

Некоторые представляли собой любительские переводы зарубежной фантастики или отпечатанные на машинке (тираж 5-7 экземпляров) и переплетенные фолианты отечественных авторов, по тем или иным причинам не публиковавшихся официально.

Сейчас ей вспомнилась небольшая повесть под названием «Торнадо-Сити». Не то перевод какого-то англичанина, не то сочинение местного автора. Там тоже были чудеса с лестницами. Они то удлинялись, то укорачивались, реагируя на состояние героя. Там вообще всё постоянно менялось.

И переданное автором переживание героя, связанное с нестабильностью мира, с постоянным ожиданием изменения окружающего, как предательства, как отказа мира от тебя, запомнилось, потому что было очень заразительно. Лена, прочтя неряшливую рукопись с множеством опечаток, долго потом ходила по городу, не в силах избавиться от ощущения подвоха.

Нельзя было надолго бесцельно оставаться на месте. Улица менялась. Нельзя было засидеться на лавочке напротив симпатичного дома. В какой-то неуловимый момент дом мог смениться другим, а тот исчезнуть, словно сменили декорацию или скамейка переехала на другой квартал, другой бульвар, в другой город.

С неделю по прочтении повести Лена жила в реальном и одновременно фантастическом мире. Потом ощущение отпустило, сгладилось, стерлось. Москва обрела стабильность и надежность. А теперь воспоминание накатило вновь и остро будоражило живое воображение.

Лена плохо помнила принцип, по которому жил мир этой странной книги. Но его изменчивость сейчас слилась для нее воедино с изменчивостью дома.

И принцип так же был неясен. Но хорошо или плохо, если ты не знаешь, каким образом происходит что-то, Лена не задумывалась. Она хотела понять и, одновременно, могла бы с удовольствием отказаться от перспективы этого знания, если бы непонятное прекратилось. Возможно, это оставило бы неприятный осадок тайны, которая не поддается разгадке, но полегчало бы точно.

Вероятно, для детской сказки времен Одоевского весьма занимательно и познавательно оказаться внутри некоего переменчивого механизма и, вступив в противоборство с его механическими деталями, познать азы механики, вообще научиться уму-разуму и в результате починить-таки этот механизм, подчинить его себе.

В реальной жизни для мягкого, уязвимого и непрочного человека оказаться внутри механизма, за исключением специально на то предусмотренных обитаемых отсеков, вовсе не занимательно, а гибельно.

Дом-трансформер. Исчезают и появляются коридоры, а лестницы норовят подняться и ударить.

Лена подумала, что, возможно, когда дом начинает перестраиваться, то все обитатели попросту покидают его, выскакивают наружу, отбегают подальше и пережидают на лужайке, пока дом трясется, будто кофемолка.

А когда всё кончится, хозяин, Огустина, дворецкий и кто-то еще, кто здесь обитает, возможно – три мышки, возвращаются и получают удовольствие от обживания новых интерьеров.

Шкодливая фантазия тут же дорисовала картинку. Как дворецкий объявляет в медный рупор:

– Перестановка! Внимание! Большая перестановка!

Все бегут, как при пожаре, прочь, хватая только самое необходимое, а Эрнест поворачивает в стене маленький ключик, который вращает маленькую шестеренку, которая вращает большую шестерню, спрятанную в стене, а та еще более массивное зубчатое колесо. И когда механизм заведен, из слухового окна под коньком выскакивает кукушка на пружинке и кричит диким голосом, не то «ку-ку», не то «ква-ква». И внутри дома начинают хлопать, как обложки книг, меняющие положение стены, гильотинами опускаться и подниматься перегородки, задвигаться и отодвигаться, как декорации, целые комнаты.