Человек-саламандра

«Она живая, только спит», – подумал Кантор, понимая, что это мистическое воспоминание из детства о страшных сказках.

– И в какое место вы били прикладом? – поинтересовался Кантор.

– Сюда… Вроде…

Кантор внимательно осмотрел указанное место.

– Обратите внимание, – сказал он, призывая присутствующих в свидетели, – ни трещины, ни царапины.

В следующее мгновение Кантор совершил поступок, который не сделал бы чести и Хиггинсу.

Он шагнул назад, молниеносно выхватил револьвер и выстрелил.

Пуля с воем рикошетировала от чудесного стекла и ушла в небо. В отличие от Хиггинса Кантор предусмотрел последствия и прикинул угол безопасного рикошета.

– И по-прежнему никакого следа, – констатировал Кантор.

– Вы думаете, там внутри есть кто-нибудь? – спросил Лендер.

Все переглянулись.

Как-то так получилось, что никто не задумывался о такой возможности с момента обнаружения удивительной находки и до сего времени.

Все невольно сделали шаг назад.

– И еще, – тихим голосом сказал председатель, – колеса… Они мягкие. Вернее всего, они наполнены газом. Но ножом их проткнуть не удалось.

– Я, пожалуй, поверю вам на слово, – сказал Кантор.

– Ума не приложу, что с этим делать, – развел руками председатель.

– Ничего делать не нужно, – успокоил его Кантор, – попытки проткнуть колеса тоже рекомендую прекратить. Поставьте, хоть вон там, палатку и отрядите людей. Пусть дежурят по двое. Хиггинса от вахты освободите. И… отметьте… отметьте же его рвение. Он заслужил поощрение. Пусть ваши люди задержат того, кто придет сюда…

– Не думаю, что им понравится такая работа, – возразил председатель.

– Да? – Кантор смерил главного милиционера взглядом и неожиданно легко принял возражение. – Пусть подежурят до тех пор, пока я не пришлю им на смену жандармов из Нэнта.

Председатель крякнул.

– Не думаю, что понадобятся жандармы. Мои люди справятся. Я лишь хотел сказать, что дежурить ночью в лесу не самое приятное времяпрепровождение. Тем более, когда где-то рыщет беглый каторжник.

– Хорошо, – вновь согласился Кантор. – А каторжник… Если и рыщет, то уже не здесь. Он уже далеко! И не каторжник он. Он гораздо хуже. Но вас пусть это не беспокоит. Вашим людям придется столкнуться не с ним.

Председатель остался здесь, для того чтобы всё организовать. Возвращаться с Кантором на паромоторе он отказался. Его должен был подобрать конный экипаж, который будет возвращаться от маяка.

– Как вы узнали, что пуля не сможет пробить стекло? – спросил Лендер на обратной дороге.

– Узнал? Я не знал этого, – ответил Кантор, – я лишь предположил.

Он скрыл, что в тот момент почувствовал то же самое, что, наверное, чувствовал Хиггинс, когда разбивал свой приклад. Какое-то необъяснимое раздражение. Лесная находка была как-то непостижимо отвратительна, противна самому человеческому разумению. И антаер просто хотел разрубить узел, который не мог распутать. Не получилось.

Гадкое дело. Неправильное дело. Оно неправильно началось, неправильно продолжается и ничем путным закончиться не может. В этом Кантор, безусловно, уверен.

Под слабый монотонный шум водопада хорошо плакалось.

Маленькое плетеное креслице было очень удобным для того, чтобы начать жалеть себя изо всех сил. И Лена жалела.

Вновь ее охватило ощущение холодной больничной жути, будто ее маленькую забыли в детском саду.

Она, разумеется, не могла бы объяснить, чего это вдруг разревелась. И мы тоже не возьмемся перечислить хотя бы краткий перечень возможных причин.

Просто хреново стало вдруг на душе. Уныло и скверно. От всего этого чудесного дома веяло холодом.

Она взглянула вверх, и переплеты прозрачного свода, над которыми плыли облака, показались паучьей сетью, а стекла зеркалами, в которых по какой-то прихоти отражается небо, как в глади озера, а мир сделался перевернутым, опрокинутым…

Почему-то вспомнился один случай.

Хотя, нет, не «почему-то», а наоборот – ясно почему. Она всегда вспоминала об этом, когда задавалась вопросами из области неразрешимых.

Когда в левой стороне груди сжалось от неизбывного одиночества, Лена подумала: «Почему сердце слева?» И, как всегда в подобных случаях, сознание, ища спасения от эмоций, зацепилось за вопрос, принялось работать над ним, сделало его важным.

И тогда вспомнился академик – специалист по неразрешимым вопросам бытия.

На вершине Кохты в Бакуриани, где Лена была с двоюродным братом, студентом, компания молодых людей загорала на солнышке. И девушки радовались удивительному голубому цвету неба в зимний день. Небо действительно сияло, будто светилось всё, по всей «поверхности» небосклона.

Один из студентов решил блеснуть познаниями в физике и заявил:

– Цвет неба объясняется тем, что по закону Релея рассеяние света пропорционально третьей степени частоты, и голубой свет, имеющий большую частоту, сильнее рассеивается.

От этого, дескать, и получается такой эффект, будто всё небо светится ослепительным и насыщенным голубым светом.

Тогда в разговор вмешался пожилой, седой физик, над которым тихо посмеивались из-за его невысокой горнолыжной квалификации, и заметил, с академической назидательностью: