Человек сидящий

Важное здание. Когда первая тюрьма, еще деревянная, сгорела при пожаре в начале XVII века, ради возведения нового острога отложили возведение собора, и это был тот случай, когда церковь не возражала против приостановки строительства храма.

Был период обустройства Сибирского тракта, он шел через Чебоксары, и город резко начал развиваться, как и все территории, куда погнали каторжников.

И собор, и тюрьма функционировали во все времена и при всех режимах. По собору вопросы были. По тюрьме нет, ее только расширяли.

Перемещение человека из XXI века в условия позднего Средневековья — суть заключения под стражу. Разве что вода холодная подается в камеры. И еще там есть теперь унитазы.

Но люди за дверью остались те же. И бойницы окон повернуты внутрь.

Арестантов там будут держать еще долго. Построено все солидно. Проверяющие уезжают довольными.

В туристических справочниках этот объект указан.

Описан так: «Сегодня, как и сотни лет назад, двери учреждения ИЗ-21/1 по-прежнему широко распахнуты перед новыми клиентами». И фотографии делают романтичные, со светом играют.

Ну а почему бы экскурсии рядом не поводить, раз все так сложилось?

Жаль, что не заводят внутрь.

Полковники с картонными звездами

Василий жил в камере СИЗО шумно. Именно жил. Невысокий, даже маленький, он был толст и подвижен, внезапно утомлялся и неожиданно засыпал, ярко грустил и уничтожающе хохотал.

Арестовали его по обвинению в получении множества взяток. Работал он руководителем пожарной лаборатории МЧС — научно-исследовательской, назидательно уточнил бы Василий.

Абсолютно надуманная структура — были раньше эксперты в штате пожарного ведомства и оставались бы, но нет, бюджет требует сущностей.

Расширение структур порождает должности, должности — звания. Сон разума.

Поэтому Василий был полковником. Брал он по-мелкому, дробно, много и часто, того стеснялся ввиду несопоставимости взяток со значимостью звания, коим гордился.

— Я полковник, — говорил он конвоирам, закладывая руки за спину.

— Да-да, — соглашались они и вели Василия на прогулку.

— Скажи мне, — спросил я его как-то, — а твоя лаборатория нужна государству?

— Конечно.

День выясняли. Установили печальное: полковник жил в заблуждении, будто он имел право выдавать разрешения на деятельность. Оказалось, что не только разрешительными полномочиями, но и правом проведения проверок он не обладал.

Учреждение его было экспертным, а лицензия истекла год назад, и продлить ее Василий в пылу выполнения начальственных функций (нескончаемых совещаний и пьянок) забыл.

— Так ты мошенник, за что ж ты бабки-то брал? — подвела итог хата[3].

Василий не спал в ту ночь. Боль падения немного ослабла после изучения статьи 159, которая оказалась намного мягче 290-й, что вменялась ему, но удар был страшной силы, и заснул арестант только под утро, как-то особенно щемяще захрапев.

Утром добил его злой вопрос обитавшего на соседней шконке подполковника госбезопасности.

— Ну что, полковник, где твой полк?

Жестокий вопросец.

За двадцать последних лет полковников стало столько, что этот вопрос скоро можно будет задавать постовым. А начальники ОВД станут генералами.

Через пару дней Василий вжился в новую роль. Он доказывал каждому, что никаких полномочий не имел и взятки ему вменяют незаконно. Что он всего лишь мелкий мошенник и должен быть под домашним арестом. А еще через пару дней слово «арест» сменилось на «подписку о невыезде». Чуть позже в сбивчивых речах его стало постоянно звучать сочетание «оправдательный приговор».

Точку поставил суд. Взятка, безумный срок, строгий режим, штраф, лишение звания.

Сейчас он на строгом режиме для бывших сотрудников. Снова «полковник», там их, с картонными звездами и без полков, сотни.

Сначала им, в сущности прапорщикам, дали придуманные должности и неоправданные звания. Полномочий не дали (а зачем?). Научили брать ни за что (а что, все же так живут). Потом посадили.

Работу они убежденно имитировали, а срока получили настоящие.

По сути, они хорошие люди, им бы звания пониже и брандспойты в руки.

Крыса, белка и президент

День задался. Холодильник стоял в углу камеры, сиял белизной, еще не пропах тюремным духом, еще был инородным, домашним, больно напоминающим о суматошных семейных завтраках. Он был вновь арестованным, конечно, арестованным — не для того собирают такие белые и домашние холодильники, чтобы они стояли в тюремном смраде.

Еще месяц назад просьба о нем как о благотворительной помощи пошла по инстанциям и две недели собирала подписи, потом он пересек порог СИЗО и дематериализовался; мы просили — нам говорили, что его проверяют на взрывчатые вещества и наркотики; мы требовали — над нами смеялись; мы пытались гордо молчать — на нас клали; мы снова просили; и вот арестанты из хозобслуги принесли его в магазинной нетронутой упаковке.

Мысли о доме резанули и снова были спрятаны — завтра Новый год, мы научились радоваться малому.

Жены и матери отстояли тоскливые очереди, передачи нам принесли — и к месту холодильник, к месту и вовремя.