Человек со звезды (сборник)

Сенька подставил ладонь: тишина ощутимо легла на нее, потекла между пальцами, холодила. Облизнул губы: вкус у тишины был мятный, с горчинкой, колющий – как у леденцов на палочке.

А на других лентах смирно ехали другие знакомцы Семена – милые и немилые соседи по дому, содворники, если можно так выразиться. Вон – чета артистов-эстрадников из первого подъезда. Вон – братья-близнецы Мишка и Гришка, работяги с «Серпа и молота» – из двенадцатого. Вон – вся семья Подшиваловых, папа-писатель, мама-художница, дети-вундеркинды, дед – ветеран войны – из третьего. Вон – полковник из пятого подъезда, тоже с женой, она у него завклубом где-то работает. А дальше, дальше плыли в спокойствии чинном прочие жители родного Сенькиного дома, плыли, скрываясь в тумане, будто всех их подхватил и понес куда-то гигантский конвейер – то ли на склад готовой продукции, то ли на доработку – кому, значит, гайку довинтить, кому резьбу нарезать, кому шарики с роликами перемешать.

Интересное кино получается: все с семьями, все, как в стихах, с любимыми не расстаются, а он один, без Ирки! И Алевтина без своего благоверного. Почему такая несправедливость?

Оглянулся Сенька – вот тебе и раз! Позади, в нижнем ярусе, едут двумя сизыми голубками его Ирка и Алевтинин очкастый, сидят рядышком, хорошо еще – тишина близкому контакту мешает! Как это они вместе, они ж не знакомы?..

Хотел было Сенька возмутиться как следует, встать с треклятого стула, спрыгнуть на нижний ярус, физически разобраться в неестественной ситуации, но кто-то внутри словно бы произнес – спокойно так: не шебуршись понапрасну, Семен, не трать пока силы, пустое все это, ненастоящее, не стоящее внимания. А где стоящее, поинтересовался тогда Семен. И тот, внутри, ответил: впереди.

И успокоился Сенька во сне, перевернулся с боку на бок, ладошку под щеку удобно положил.

А туман впереди рассеивался, и стало видно, что все транспортеры стекаются к огромной площади, похожей на Манежную, стулья с лент неизвестным образом сближаются, выстраиваются в ряды, будто ожидается интересный концерт на свежем воздухе. Сенькин стул тоже съехал в соответствующий ряд, прочно встал – справа Алевтина Олеговна концерта ждет, слева – пенсионер Коновалов.

Какой же концерт в такой тишине, удивился Сенька, да и сцены никакой не видать…

Но тут впереди возник репродуктор-великан, повис над толпой на ажурной стальной конструкции, похожей на пролет моста, кто-то сказал из репродуктора мерзким фальцетом:

– Раз, два, три, четыре, пять – проверка слуха… – И после секундной паузы приятный, хотя и с некоторой хрипотцой, бас произнес непонятный текст:

– Все, что с вами произойдет, – с вами давно произошло. Все, что случится, – случилось не сегодня и не вчера. То, что строили, – строили сами, никто не помогал и никто не мешал. А не нравится – пеняйте на себя. Впрочем… – Тут бас замолк, а мерзкий фальцет вставил свое, явственно подхихикивая:

– Погодите, строители, не расходитесь. Еще не все. А пока – гимн профессии, – и пропел без всякого присутствия музыкального слуха, фальшивя и пуская петуха: – Я хожу одна, и что же тут хорошего, если нет тебя со мной, мой друг…

Но в репродукторе зашипело, зашкворчало, громко стрельнуло. Усилитель сдох, ошалело подумал Сенька.

– Прямо апокалипсис какой-то, – возмущенно сказала Алевтина Олеговна. – Я в этом фарсе участвовать не хочу.

– Выходит, можно разговаривать! – обрадовался Сенька, вскочил с места, закричал:

– Ирка, Иришка, ты где?

– А ну сядь, – одернул его за трусы старик Коновалов. – Сказано же: еще не все.

Но Сенька ждать не хотел. Он начал пробираться вдоль ряда, наступая на чьи-то ноги, опираясь на чьи-то плечи, слыша вслед ворчанье, кое-какие ругательства, в том числе и нецензурные. Но плевать ему было на отдавленные ноги, на соседей его недовольных, Сенька и наяву не слишком-то с ними церемонился – подумаешь, цацы! – а во сне и подавно внимания не обращал.

– Ирка! – орал он как оглашенный, – отзовись, где ты?

Но не отзывалась Ирка, не слышала мужа. Наверное, занес конвейер ее невесть куда – может, в бельэтаж, а может, и вовсе на галерку.

А туман опять сгустился, укрыл спящих, отделил их друг от друга. Туман буквально облепил Сенькино лицо, туман стекал холодными струйками по щекам, по шее, заплывал под майку – она вся промокла насквозь. Сенька, как пловец, разгребал туман руками, а он густел киселем, и вот уже мучительно трудно стало идти, а кричать – совсем невозможно.

– Ирка! Ирка! – Сенька выдавливал слова, и они повисали перед лицом – прихотливой туманной вязью, буквы налезали одна на другую, сплетались в узоры, а нахальные восклицательные знаки норовили кольнуть Сеньку – и все в глаза, в глаза. Он отщелкивал восклицательные знаки пальцами, они отпрыгивали чуток – и снова в атаку.

А голос из репродуктора грохотал:

– Ищите друг друга! Прорывайтесь! Не жалейте себя! Выстроенное вами да рухнет!..

И опять фальцетик нахально влез:

– Ой, не смогут они, ой, сил не хватит, ой, обленились, болезные, привычками поросли…

– Ирка! – прохрипел Сенька.

А тот, тайный, внутри его, сказал тихонько: