Человек среди песков

В конце концов мне удалось заснуть, и сразу же на меня навалились тревожные сновидения, но вскоре я уже вскочил от звонка будильника. Было еще совсем темно, но уже перекликались петухи. Я вновь овладел полусонной Мойрой, и на сей раз все получилось гораздо удачнее.

Я вступил в полосу метаморфоз. Честно говоря, этому предшествовали некие знамения, которые я, как всегда, не умел разгадать, погруженный в неотложные дела, которые поглощали все мои мысли, пожирали все мое время и оттесняли мечтания на задний план. У меня не было ни времени, ни, впрочем, и особого желания прислушиваться к тем неясным, смутным голосам, что временами глухо звучали во мне. Я упорно работал. Я восхищался Дюрбеном, я шел за ним, а он не щадя сил прокладывал наш путь.

Что же произошло со мной за несколько дней, за эти несколько недель, раз в душе моей осталось неизгладимое клеймо? Человек по наивности пускается в неведомый ему край, и край этот вдруг начинает казаться ему знакомым, словно он видел уже его в своих мечтах, попадает в чужой дом, под обстрел чужих глаз, с ним разговаривают, он слушает речи, внешне ничего особенного не выражающие, и, однако, все вокруг и сам он становится зыбким, земля уходит из-под ног. Он даже не успевает этому удивиться. Так все происходит быстро. Он пускается в обратный путь, возвращается домой. Но уже никогда он не будет прежним.

Склонившись в своем кабинете над расчетами, от которых я все чаще и чаще отлетал мыслью в иные края, я с недоумением обнаруживал во всем, что окружало меня в течение многих месяцев, некую пугающую угрюмую безликость. Я уже говорил, что, Дюрбен старался сделать все простым и красивым, не упуская ничего, даже когда речь шла о вещах второстепенных. Но этот мирок стекла и металла стал мне вдруг чужд, и пирамиды, которые виднелись из моего окна, вызывали у меня порой какую-то неловкость. Я предчувствовал, что эта высшая архитектурная геометрия обречена на необитаемость. Разве не была она порождением разума ради разума? Оставался ли в ней хоть уголок для тайны? Маленькую принцессу замуровали в ее саркофаге, и церковь, давившая ее как надгробие, радовала глаз лишь игрой света.

Я доискивался причин столь неожиданной перемены в моих чувствах. Но ведь за это время я узнал болотный край, его водовороты, его обитателей, к которым мне удалось приблизиться и которые незаметно перетягивали меня в свой лагерь: в первую очередь Мойра, с которой я встречался по вечерам, и порой задавался вопросом, действительно ли я ее люблю. Да, конечно, люблю но как-то тревожно и странно, на мой взгляд: почти гипнотическое влечение, причем не просто к женщине, а ко всему тому, что я узнал через нее о бесчисленных тайнах этого края. Мне чудилось, будто я открыл в пей женщину-природу наших древних преданий. Помнится, что в минуты страсти ее запах напоминал запах темных болотных вод, влажного песка, разгоряченных лошадей. И вновь мне на ум приходило слово «колдунья», как приходило оно мне в канун нашей первой ночи.

По временам мне казалось, что она и в самом деле настоящая колдунья. Магическая сила скрывается под любым обличьем, и чем оно невиннее — тем опаснее. Она представлялась мне владычицей этого болотного края, где полным-полно загадочных знаков: бычьи рога над дверью, треугольники из тростника, связанные конским волосом, соляные кресты на камнях, глиняные статуэтки, исколотые булавками, или нечто еще более, зловещее — распятые птицы, рыбы-висельники, а как-то вечером я заметил черную жабу, посаженную на длинную колючку, точно на кол.

Было это, помнится, неподалеку от солеварни, куда меня затащила Мойра, заявив, что это место тайное и сюда так просто не проникнешь, но из-за любви ко мне она меня туда сведет. Мы шли по извилистой тропке под темным сводом тростников, так что по временам казалось, будто мы попали в подземелье. Затем она осторожно раздвинула стебли тростника, и я увидел клетки соляных бассейнов, разделенных узкими дамбами, соляную пирамиду и сарай, вокруг которого копошились какие-то силуэты. Вода в бассейнах была розовато-лиловой, и в сочетании с белоснежной солью это особенно поражало на фоне сплошной зелени. Один из солеваров в длинном кожаном фартуке двинулся в нашем направлении, Мойра быстро отпустила стебли тростника и потянула меня за собой. Вот тут-то я и увидел жабу.

Когда мне приходилось сталкиваться с этими загадочными знаками — а я заметил, что их особенно много вокруг солеварен, — я останавливался и спрашивал Мойру:

— Что это такое? Что это означает?

— Просто обычай. Наш старинный обычай. Старухи все еще верят в это…

Однако на сей счет она не распространялась.

— А ты? Ты тоже веришь?

— Ну, не очень-то.

Но в конце концов она призналась, что иногда тоже шепчет заклинания, и даже делает соляной крест. Зачем? Да просто это заклятье. Так, пустяки! Она и сама не знает зачем. Но по выражению ее лица и по ее молчанию я догадывался, что не так уж она в этом несведуща. Я вспомнил также охапки трав, подвешенные к балкам потолка в ее спальне. Для «настоев», легко сказать!