Человек-тело

Вот чем блестела, оказывается, она – перстнем с печатью. Перечитываю последнюю страницу и думаю: какой же я хороший писатель. Как тонко организую я текст, как точно структурирую его. Не хуже Тюльпанова я.

4

В тот вечер мы просто посидели втроем. Слово за слово – Анна осталась у нас ночевать, я постелила ей в кабинете. «Писатель» закрывал мне ладонью рот, да меня в ту ночь и не тянуло на любовные вопли.

Наутро я поехала на курсы, то есть – к Бесу. Он сказал, что ситуация сложная. «Писателю» теперь надо аннулировать первый брак, затем – заново восстановить второй.

Только вот вышло-то совсем наоборот. Анна поселилась в кабинете, поскольку ей надо было провести несколько дней в Москве по своим писательским делам – вот уж действительно писательским, без кавычек, а за гостиницу платить дорого.

Странная была у нас жизнь втроем. Мы всегда вместе обедали и ужинали, завтракали, а готовила я. Умение сделать из говна конфетку у меня в крови. Никто меня не учил. Я просто импровизирую, как и в интиме. Бедный мой Бес! Бело-серый мелкий бес убежал зачем-то в лес… Он ведь думал, что я, как все такие девчёнки,[25] не целуюсь, минет делаю только в презервативе и прочее. Знал бы он, с какой жадностью я всасывалась в поганые рты клиентов, с каким трепетом засовывала язык в их скользкие анусы! И все равно мне, что поганы их рты, что всегда пахнут перегаром эти поганки. Главное – они мужчины. Любые мужчины. Какие угодно мужчины.

Правда, я никак не могу прописать это слово и дурашливо переиначиваю его. Будто и впрямь умерли мужчины, как говорил «писатель». В мире больше не нужны мужчины, и мужчины умерли, – так говорил он.

О чем я писала тут? О еде и интиме. В общем, импровизатор я. Делаю в постели то, что мгновенно приходит в голову. Бросаю в кастрюлю что попало и когда попало, а в итоге получается великолепный украинский борщ. Жрали и нахваливали. Жрали и просили добавки.

Я пучила свои большие, красивые глаза на женщину, которую считала великим писателем, и оторопь меня брала. Неужели все они, писатели – ВОТ ТАКИЕ?

Я больше молчала, говорили они. Меня как бы вообще не было за этим столом. Они, проговорив серию комплиментов моей стряпне и ласково потыкав в мою сторону вилками, принимались за еду и воспоминания.

Чаще всего они говорили о прошлом. О гребаном своем Литинституте. Читали друг другу стихи. Оказывается, мой несчастный муж знал наизусть огромное количество стихов, а я и не знала, он никогда не читал мне стихов. Кроме классики, они вспоминали стихи своих коллег по несчастью, то нормальные, то какую-то поэму «Хуй» и человека, ее сочинившего. Например, такой был у них разговор.

КОКУСЕВ. – Где сейчас этот Витька? Кто-нибудь что-нибудь слышал о нем? Ты – слышала?

ТЮЛЬПАНОВ. – Нет.

КОКУСЕВ. – И я тоже. А другие стихи у него были?

ТЮЛЬПАНОВ. – Не помню. Наверное, были.

КОКУСЕВ. – Были, конечно. Иначе как бы он прошел творческий конкурс? Не с поэмой же «Хуй»! Здесь какая-то загадка, с этой поэмой. Если Витька так классно писал еще в том возрасте, то он должен был как-то проявить себя в будущем…

ТЮЛЬПАНОВ. – А вообще, это было здорово. Помнишь? Девушке тоже не грех послушать, поразмыслить о героизме тех лет, – тетя Аня прижимала пальцы ко лбу, шевеля губами, затем, выбросив ладонь вперед, декламировала, например, такой отрывок:

В магазинах – вонь и срака,
Нихуя, окроме хуя.
Как сиповку, дрючу раком,
Мысль одну свою лихую.
Мысль проста: такой эксцесс —
Славка жил КПСС.
Славка парнем был неглупым,
хуй с малиновой залупой
он как флаг с собой носил,
не щадя ни слов ни сил.

– Смело по тем временам, – прокомментировал писатель.

– Да его за эту поэму просто убить могли! – воскликнула Анна. – Может, и убили? Поэтому мы ничего и не знаем о нем.

– Нет, тут другое… – задумчиво проговорил писатель. – Возможно, поэму сочинил вовсе не Витька…

– А кто такая сиповка? – могла спросить я, на что «писатель» и его бывшая жена многозначительно переглядывались: дескать, что за необразованная, глупая девченка?

И так далее. Они часто говорили о поэме «Хуй» и о Витьке. Наверное, нездоровая матерная эротика этой мерзкой поэмы и сблизила их, наконец. Как-то раз, вернувшись с «курсов», я обнаружила их ебущимися на кухонном полу.

Когда они оделись, мы все трое сидели за чаепитием в Мытищах, словно родители и нашкодившая дочурка. «Писатель» и Анна сложили руки в замок.

– Даже не знаю, – с чего начать, – начал «писатель».

– Начни сначала, – ободрила Анна. – Начни с нуля.

– Эх! – обернулся он к ней луноликим лицом. – Начать бы нам с тобой с начала…

– Родительский дом – начало начал! – поддакнула Анна.

Эти странное предисловие оба не говорили, а как-то напевали задушевным речитативом. Было вполне ясно, что они уже всё обговорили давно.