Человек в движении

Во-первых, несчастный случай с отцом. Потом Бред страшно обжег ногу, когда у него в кармане взорвались петарды. Он в панике рванул вперед и врезался головой в подъезжавший автомобиль, сломав при этом кости обеих глазниц. Потребовалось вмешательство хирурга, хорошо еще, что зрение сохранилось. А за год до моей катастрофы дедушка Гибсон погиб от несчастного случая на ферме. В тот день на нем была шерстяная рабочая рубашка, застегнутая по самое горло. Рукав рубашки попал в комбайн, и по мере того, как механизм засасывал и терзал ткань, рубашка задушила его. Бабушка Элси нашла его, когда принесла чаю в полдень. Дедушкина шляпа валялась на земле, а молотилка все работала. Бабушка влезла на край бункера и увидела, что он лежит на дне.

Предел страданий, которые могут вынести люди, не безграничен, особенно когда семейная жизнь разваливается на глазах, а ресурс нервов исчерпан. Маме было особенно трудно еще потому, что она пыталась отговорить меня от той поездки на рыбалку. Незадолго до смерти дедушка Гибсон проезжал той дорогой и сказал ей: «Не разрешай ребятам ездить в Белла-Кулу».

Но конечно же, мы туда поехали, и душа ее разрывалась от чувства вины: ведь она считала, что в дедушкиных словах содержалось предчувствие и она должна была любой ценой удержать меня дома. Как будто ей это было по силам.

Мои родители тянули свою волынку еще пару лет. Я был в университете, когда они разъехались, а потом окончательно разошлись. Горечи я от этого не испытал, лишь надежду, что теперь они наконец обретут покой и вздохнут с облегчением — ведь наконец-то закончилось то, что должно было кончиться уже давным-давно.

Когда я думаю о своих родителях, будь то в хорошие или в трудные времена, вот что приходит на ум в первую очередь: когда я в них нуждался, они были всегда рядом. Я любил их тогда, люблю теперь и всегда буду любить.

Тем временем приходилось не забывать о том, что существует окружающий мир. Окружающий мир и школа. Я ее почти что не посещал. Одни поездки в город чего стоили. Уильямс-Лейк представлял из себя маленький рабочий городок, и здешним людям никогда не приходилось иметь дело с чем-либо подобным. Моя коляска была единственной на весь город — на город, вовсе для нее не приспособленный. Здесь слышать не слышали о том, что в мире существует строительство с учетом доступности для инвалидных колясок, и самая ничтожная моя поездка заканчивалась тем, что меня толкали сзади или тащили на руках. Люди думали, что моя жизнь кончилась. Самое ужасное, что и я так думал.

Ну, с этим я еще, может быть, как-то мог справиться. Ну, а со школой? В таком-то виде вновь отправляться туда, где я блистал как атлет и признанный лидер? Что, снова в спортивный зал? В госпитале я достаточно наслушался трепа о возвращении к прежней жизни, о возвращении к спорту. В своем воображении я прокручивал эту сцену бесчисленное количество раз. А теперь наступило время реальности. И это вовсе не было возвращением «звезды» спорта. Возвращался калека. Как поведут себя мои друзья? Как я сам себя поведу?

Первый день был просто ужасен. Все кругом покрыл снег, и я не знал, смогу ли проехать по нему и добраться до школы, не говоря уже о том, как попасть в само здание. Когда же я туда кое-как добрался, меня ждал новый сюрприз: часть занятий проходила в помещении крохотной пристройки неподалеку от главного здания. Соединялись они узенькой тропинкой. Да, в школе меня ждало множество всяческих сюрпризов!

Ребята нервничали, учителя нервничали, а сам я не мог пошевелиться от страха и неуверенности. Они пялились на меня во все глаза, пытались как-то это скрыть, но я все равно чувствовал. Я мог прочесть их мысли: «А что он сам-то думает? Как же он будет с этим справляться? Бедняга Рик…»

Мне потребовалась неделя, чтобы перестать ощущать эти буравящие взгляды. Как-то раз, с пыхтением одолевая ступеньки лестницы во время перемены, я встретил паренька, страдающего полиомиелитом. Он спускался вниз. Помню, как я смотрел на него еще до того, как попал в аварию, и все думал, как это грустно, как, должно быть, ужасно, когда с тобой случилось такое. И тут меня осенило, и я не без горечи подумал: наверное, он смотрит сейчас на меня и думает нечто подобное.

Но если в школе было трудно, то возвращение в спортзал начисто меня сокрушило.

Я как мог старался оттянуть этот момент. И вот однажды набрался смелости и сунул голову в дверь. Там-то они и были: Боб Редфорд и вся волейбольная команда. Все тот же тренер, те же ребята, только вот я теперь на костылях и вне игры. Все это я ощутил как полный кошмар.

Но я их недооценил. Я проковылял через зал и заговорил с Редфордом. «Привет, Рик», — сказали ребята. Рэнди скорчил мне рожу, и несколько минут мне казалось, что я вообще с ними не расставался. Тренировка продолжалась, Редфорд все разговаривал со мной, спрашивал, что я думаю о способностях и навыках отдельных игроков. (Думаю, что уже тогда он пытался найти для меня какой-то приемлемый путь возвращения в спорт.)