Человек в этом мире — большой фазан

Виндиш слышит крик кукушки. Он вдыхает запах птичьих чучел, проникающий сквозь потолок. Единственная живая птица в доме — кукушка. Своим кукованием она раздирает время. А от чучел лишь вонь.

Скорняк захохотал. Задержал палец на абзаце в конце письма. «Женщины тут ни на что не годны, — читал он, — готовить не умеют. Моей жене приходится резать кур для домовладелицы. Эта дама отказывается есть печенку с кровью. Желудок и селезенку она выбрасывает. Только курит целый день да разных мужчин к себе подпускает».

«Лучшая немка, однако, там ничего не стоит рядом с самой негодящей швабкой», — заключил скорняк.

Волчий корень

Сова больше не кричит. Она села на крышу. «Старая Кронер, должно быть, умерла», — думает Виндиш.

Прошлым летом старая Кронер оборвала цвет с бондаревой липы. Липа — на кладбище слева. Там трава. В траве цветут дикие нарциссы. И болотце там. Вокруг болотца — могилы румын. Они едва выступают. Вода их тянет под землю.

Бондарева липа сладко пахнет. Пастор объявил, что румынские могилы к кладбищу не относятся. У румынских могил другой запах, не такой, как у немецких.

Бондарь прежде ходил от дома к дому. И повсюду носил с собой мешок, наполненный маленькими молоточками. Он набивал обручи на бочки. За это его кормили. И позволяли спать в сараях.

Наступила осень. Зимний холод уже виднелся сквозь облака. Однажды утром бондарь не проснулся. Никто не знал, кто он, откуда родом. «Таким вечно на месте не сидится», — говорили в деревне.

Ветки липы свисают над могилой. «Можно обойтись без лестницы, — радовалась старая Кронер, — и голова не закружится». Сидя в траве, она обрывала липовый цвет и складывала в корзину.

Всю зиму старая Кронер пила липовый чай. Вливала себе в глотку чашку за чашкой. Липовый чай стал ее страстью. Но в чашках была смерть.

Лицо у старой Кронер сияло. Люди замечали, что оно словно цветет. И помолодело. В омоложении крылась немощь. Лицо будто омолаживалось перед смертью. Будто делаясь моложе, молодеют до того, что тело рушится. До того, что становишься не рожденным.

Прежде старая Кронер всегда напевала одну и ту же песню: «Там, за воротами, липа у колодца». Теперь она ее дополнила. Пела новые слова с липовым цветом.

Когда старуха пила чай без сахара, песня грустнела. Напевая, она гляделась в зеркало. И видела цветы липы у себя на лице. На животе и на ногах она чувствовала раны.

Она рвала в поле волчий корень и варила. Коричневый отвар втирала в раны. Раны разрастались и пахли слаще и слаще.

Старая Кронер вырвала в поле весь волчий корень. Все больше она заваривала липового чая и все больше варила волчьего корня.

Запонки

На стеклозаводе Руди был единственным немцем. «Он там единственный немец во всей округе, — рассказывал скорняк. — Поначалу румыны удивлялись, что после Гитлера еще остались немцы. „Все еще есть немцы, — говорила секретарша директора, — и даже в Румынии“».

«На стеклозаводе — свои преимущества, — рассуждал скорняк. — Руди неплохо зарабатывает. У него хорошие отношения с человеком из тайной полиции. Тот — высокий блондин. Глаза голубые. Похож на немца. Руди сказал, что очень знающий. Разбирается во всех видах стекла. Руди подарил ему стеклянные запонки и заколку для галстука. Это себя оправдало. Он нам крепко помог с паспортами».

Человеку из тайной полиции Руди передарил все стеклянные изделия, какие у него были. Стеклянные цветочные горшки, гребни, кресло-качалку из голубого стекла, чашки, тарелки, вдобавок картины из стекла и ночник с красным абажуром.

Сделанные из стекла уши, губы, пальцы рук и ног Руди в чемодане привез домой. Он их разложил на полу по кругу и разглядывал.

Напольная ваза

Амалия — воспитательница в детском саду. Она работает в городе и приезжает домой по субботам. Жена Виндиша встречает ее на вокзале, помогает нести тяжелые сумки. Одна сумка у Амалии с продуктами, другая — со стеклом. «Это хрусталь», — говорит Амалия.

Все шкафы заполнены хрусталем, расставленным по цветам. Красные бокалы для вина, голубые бокалы для вина, бесцветные стаканчики для шнапса. На столах громоздятся фруктовые вазы из хрусталя, цветочные вазы и корзинки.

«Дети дарят», — отвечает Амалия, когда Виндиш спрашивает: «Откуда у тебя это стекло?»

Месяц уже Амалия рассказывает о напольной хрустальной вазе. «Вот такой высоты, — Амалия прикладывает руку к бедру. — Темно-красная. Сбоку танцовщица в белом кружевном платье».

У жены Виндиша глаза загораются, когда она слышит о напольной вазе. Каждую субботу она повторяет: «Твоему отцу не понять, что такой вазе цены нет».

«Прежде всех устраивали обычные вазы для цветов, — бурчит Виндиш, — а теперь подавай напольные».

Когда Амалия в городе, жена Виндиша говорит о напольной вазе. Лицо у нее улыбается. Руки обмякают. А пальцами она водит по воздуху, словно хочет погладить чью-то щеку. Виндиш знает: за напольную вазу она бы ноги раздвинула. Как ее пальцы в воздухе обмякают, так бы и ноги раздвинула.