Человек в этом мире — большой фазан

Виндишу виден дом скорняка напротив, замерший посреди полдня. Он отливает на солнце желтым глянцем.

Молитвенный дом

«Поговаривают: дом скорняка отдадут валашским баптистам под молитвенный дом, — сказал ночной сторож Виндишу возле мельницы. — Баптисты — это которые в маленьких шляпах. Они подвывают, когда молятся. А их жены во время песнопения стонут, вроде как в постели. И глаза у них опухают, точно у моей собаки».

Ночной сторож шепчет, хотя только его пес и Виндиш стоят у пруда. Всматривается в ночь: не проскользнет ли вдруг чья-то слышащая и видящая тень. «Все у них братья и сестры, — продолжает он. — По праздникам они спариваются. Каждый с кем придется: кто кого в темноте ухватит».

Сторож переводит взгляд на водяную крысу. Пискнув, как ребенок, крыса бросается в камыши. Собака не прислушивается к шепоту сторожа. Она стоит у воды и лает вслед крысе. «Этим делом они занимаются на ковре в молитвенном доме, — не унимается сторож, — оттого у них столько детей».

От воды в пруду и от шепота сторожа Виндиш ощущает в носу и в лобных пазухах жгучую соленую слизь. У Виндиша в языке дыра от удивления и молчания.

«Религия та из Америки», — уточняет сторож. Сквозь соленую слизь Виндиш втягивает в себя воздух: «До Америки целый океан воды».

«Дьявол может и по воде ходить, — поясняет сторож. — В теле у них сидит дьявол. Моя собака их тоже не выносит. Лает. Дьявола собаки чуют».

Дыра у Виндиша в языке медленно заполняется. «Скорняк вечно твердил, что в Америке евреи у руля», — замечает Виндиш. «Так и есть, — соглашается сторож, — этот мир паскудят евреи. Евреи и бабы».

Виндиш кивает. Он думает про Амалию. «Каждую субботу, когда она приезжает домой, приходится глядеть, как она при ходьбе ставит ноги на землю косо».

Сторож ест третье зеленое яблоко. Карманы у него набиты зелеными яблоками. «А насчет баб в Германии — чистая правда, — говорит Виндиш. — И скорняк написал: лучшая там ничего не стоит рядом с самой негодящей здесь».

Виндиш глядит на облака. «Одеваются там бабы по последней моде, — добавляет он. — Они готовы совсем раздетыми ходить. Дети уже в школе почитывают журналы с голыми бабами — так скорняк пишет».

Сторож порылся в зеленых яблоках в кармане. Выплюнул изо рта кусок яблока. «После того ливня червяк завелся в фруктах». Выплюнутый кусок лижет собака. Съедает червяка.

«Это лето все какое-то гнилое, — поддакивает Виндиш. — Моя жена метет что ни день двор. Акации засыхают. У нас во дворе их нет. А у валахов целых три дерева. Они пока не голые. Но каждое утро полно желтых листьев в нашем дворе. На десять деревьев хватит. Жена понять не может, откуда столько листьев. Столько в нашем дворе никогда не было». — «Ветер наносит», — сказал сторож. Виндиш запер дверь мельницы.

«Ветра нет», — возражает Виндиш. Сторож поднял руку с растопыренными пальцами: «Ветер всегда есть, даже когда его не чувствуешь».

«В Германии среди года тоже высыхают леса, — говорит Виндиш. — Скорняк написал».

Он всматривается в низко распростертое небо. «Они осели в Штутгарте. А Руди — в другом городе. Скорняк не пишет где. Скорняк с женой получили социальную трехкомнатную квартиру. У них кухня с обеденным уголком и ванная с зеркальными стенами».

Сторож смеется: «В этом возрасте кому еще охота видеть себя голым в зеркале».

«Мебель им богатые соседи подарили, — сообщает Виндиш. — Да еще телевизор. Рядом живет одинокая женщина. Эта старуха, как пишет скорняк, дама привередливая. Мяса не ест. Говорит: если поест, умрет».

«Слишком шикарно живут, — отзывается столяр. — Пусть бы приехали в Румынию — тут бы всё ели».

«У скорняка хорошая пенсия. Жена — уборщица в доме для престарелых. Там хорошо кормят. Когда у кого-нибудь из стариков день рождения, устраивают танцы».

Сторож смеется: «Это как раз для меня. Хорошая кормежка и пара молодых баб».

Сторож куснул сердцевину яблока. Белые семечки упали ему на пиджак. «Почему, и сам не знаю, — бормочет сторож, — не могу никак решиться подать».

На лице у сторожа Виндиш видит стоячее время. На щеках видит — всему тут конец, и сторож останется даже после конца.

Виндиш глядит на траву. Ботинки у него белые от муки. «Когда уже начал, — говорит он, — дальше все идет само собой».

Сторож вздыхает: «Если ты один — трудно это. Ждать приходится долго, а моложе мы не становимся, только старше».

Виндиш тронул рукой штанину. Рука у него холодная, а бедро теплое. «Здесь становится только хуже, — втолковывает он сторожу. — Они заберут у нас яйца и кур. Заберут даже кукурузу, которая еще только вырастет. Они и дом у тебя заберут, и двор».

Полнолуние. Виндишу слышно, как заходит в воду крыса. «Я чувствую ветер, — говорит он. — У меня шишки на ногах болят. Скоро дождь пойдет».

У стога соломы собака. «Ветер из долины дождя не принесет, — замечает сторож. — Разве что облака и пыль». — «Должно быть, гроза будет, — сказал Виндиш. — Снова посбивает плоды с деревьев».

Луна стала красной.

«А что Руди?» — спрашивает сторож.