Человек в искусстве экспрессионизма

Неживой, но разросшийся, гипертрофированный предмет может конкурировать с «фигурой», стать сущностным, смыслообразующим центром и в драме Виткевича. Таков, к примеру, огромный Фонарь в «Водяной Курочке»: его хочется писать с большой буквы, настолько он приковывает внимание; или какой-то мистически-бесконечный шарф-вязанье /в «Матери»/; страшная черная Труба – вдруг – с неба! – для поглощения «фигур» и тут же очень большой Гипер-работяга (там же).

Парадоксальна, абсурдна неподвижность времени в пьесах Виткевича. В странной жизни странной семейки Вал поров («Водяная Курочка») уже обозначены неотвязные связи и соткались из воздуха ненавистные Виткацию фигуры: Хозяин (Отец), Подданный (безвольный Сынок), крепкорукие Лакеи (больше смахивающие на военизированных охранников: «на фраках множество военных регалий»), но их жизнь, проходя, как бы не сдвигается с места: между первым и вторым актом проходит десять лет, но изменились только костюмы, прически, аксессуары. Все осталось на месте: настырный Отец, безвольный Сын, подросший Мальчик, привычный Любовник… Возвращается и подстреленная когда-то Водяная Курочка, и вот тут-то ее как раз по-настоящему и убьют. Четыре Лакея во главе с Главным лакеем с множеством «военных регалий» скрутят ей руки, затащат по ступеням лестницы вверх (Виткаций всегда подробен в своих описаниях), и там, «на фоне пейзажа», Сын, который «целится, стараясь поймать на мушку вырывающуюся Курочку», даст «два выстрела дуплетом», уложит ее насмерть, а после нескольких суматошных и нелепых семейных сцен и сам застрелится из револьвера. Но и до самого конца пьесы исчезнуть нелепице из жизни странной семейки драматург не позволит. Абсурд уже оттиснул на несменяемых лицах фигурантов свою печать и неподвижно стоит в центре пьесы, наматывая вокруг себя один за другим последние эпизоды. Не простая, а страшная нелепица: привычка к насилию (ставшему нормой) или холод души (при виде чьего-то трупа) «по-смешному» вписываются в трагический по сути, а по форме просто суматошный финал. Сценическая ситуация пародирует некую душераздирающую трагедию¹⁸. Лакей втаскивает Курочку на лестницу. Сыночек «схватившись за голову, в ужасе, смотрит на них, не двигаясь с места. Леди и Отец со страшным любопытством, вытянув шеи, с двух сторон смотрят /…/

Эдгар-Сын (Яну-Лакею): Держи спокойно. (Изготавливается.)

Курочка (кричит): Эдгар, я люблю тебя! /…/

Эдгар (хладнокровно): Слишком поздно!

Курочка: /…/ Спасите!

Но Эдгар целится – два выстрела – Лакей отпускает Курочку, та валится на порог между колоннами.

Лакей (склоняясь над ней): Вот это да – напрочь раскроил черепушку. /…/ Ну, вы точно – чокнутый. Чтоб вас разорвало! (Изумленно чешет голову.)

Эдгар (спокойно): Всё это уже было однажды, только немного иначе»¹⁹.

В этом предфинальном эпизоде трагедию быстро перечеркнула «нелепица», но сама нелепица не смогла ни смикшировать, ни тем более переломить абсурд – он только налился силой. Искра возможной человечности (смерть Курочки) погасла, да и она была не всамделишная. Финал все ближе – Валпоры все беспечнее.

Время для фигур не движется, ведь «все уже было однажды»; между тем за сценой, как обычно у Виткация, назревает самое интересное: «Слышны два выстрела, потом пулеметная очередь».

Любовник /…/ Идем на улицу. Люблю атмосферу переворота. Нет ничего приятнее, чем плавать в море обезумевшей черни». (Шум за сценой все сильнее /…/ доходит до максимума.) Финал неумолим, но Отец и прочие фигуранты надеются пересидеть его спокойно, за картами. Лакей вносит картежный столик. /…/ «Красный свет заливает сцену, слышен чудовищный грохот разоравшегося поблизости снаряда»… Отец (подходит к столику, смотрит карты) Не будем грустить, господа, может, нам еще найдется место в правительстве». Два гостя-картежника, бизнесмены: «Пики. – Двойка пик». Отец (садясь). Двойка бубей./…/ Славно лупят». Третий картежник (дрожащим, немного плаксивым голосом): «Двойка червей. Мир рушится.

– Пас». (Две красные вспышки послабее, тут же грохот двух разорвавшихся снарядов.)²⁰

При неподвижности пространства и времени неизбежен дурной самоповтор. Фигуры разных пьес, случается, повторяют друг друга, но это так и задумано, это – прием. Алогичные, диковатые события-эпизоды, протянутые сквозь всю драму, могут что-то значить, а могут оставаться непроясненными знаками – как в неотвязном сне. И это тоже один из приемов.

В поисках главной «язвы» цивилизации, а заодно и всех прочих неурядиц, Виткаций, как мы видели, не прошел мимо программируемой (управляемой) манекенности.