Человек в круге

- Он работает на Ковалева давно, закладывал ему всех, в том числе и меня, - сказал мой давний коллега по волейбольным сражениям. - Служит с тех пор, как демобилизовался. Надо отдать должное Ковалеву. Кадры он действительно подбирает мощно. Стоило ему тогда вычитать в твоем "Деле", как Кравцов "предупреждал" СМЕРШ, что комсомольской организацией дивизии руководит враг, случайный, во всяком разе, как говорят украинцы, человек, - Ковалев на заметочку. И вот уже много-много лет - куда Ковалев, туда и бывший писарь Кравцов.

- Кравцов хотел стать секретарем комсомольской организации?

- Естественно. В гражданке широкая дорога. Кстати, бывший ваш цензор Мамчур сразу это раскусил. У него поэма есть. И в ней есть тип, похожий на Кравцова. Мамчур его приметил. Он же был, этот Мамчур, неплохой поэт!

- Да, да, - подтвердил я.

- Ты знаешь, что в этой поэме Мамчура речь идет о подвиге пограничников?

- О подвиге пограничников? О заставе Павликова?

- Именно. И Мамчур прав - это был подвиг. Уйти и не запятнать звание пограничника! Так трактует Мамчур те события. Они же... Они ушли, не накричав на судьбу. Единственный, кто осудил их, Кравцов, который идет у Мамчура под фамилией Бдителев. Бдителев закладывал всех потом подряд. Особый зуб он имел на пограничников, которые часто пропускали через рубеж по беспечности таких, как Шугов.

Честно, я думал после случившегося на квартире моих родственников: Кравцов - бедный, попал в железные руки генерала Ковалева: где-то, видимо, сделал промашку. Потому Ковалев его и "кинул" против меня. Кинул против "компромата".

Как бывает! - думал я. - Ведь если бы не Кравцов, мне тогда - крышка была бы! Никто не терпит самозванцев. А я ездил с Берия, может, с его двойником, в качестве "нашего сотрудника" - выражение Игоря Железновского. Железновский тогда сказал:

- Это наш сотрудник.

И я знал потом, что этот "наш сотрудник" должен был быть арестован, раз он "все видел собственными глазами". Да, свидетели - самое страшное, что есть для неправедников.

Я думал: Кравцов меня вытащил тогда. И что я остался неприкосновенным, что моя карьера не нарушилась, за мной не следили, мне давали возможность широко печататься... За это спасибо, - думал я, - и Кравцову, и всем другим, в том числе и ныне сидящему передо мной, постаревшему, но непреклонно верящему в справедливость генералу в отставке Шмаринову.

"Теперь и посуди сам, - уйдя от Шмаринова, уже в доме родственников, рассуждал я, - виноват ли бывший твой сослуживец Кравцов, или не виноват. Он всегда выступал на комсомольских собраниях правильно. Он всегда призывал к миру и добру, "содружеству", как любил подчеркивать. А потом шел в свою писарскую - в маленькую уютную секретную комнатку - и писал доносы. На тебя. На Мамчура-поэта. На всех, кто был чуть повыше его и чуть поумнее. Такие плачутся теперь. Ах, их теперь подозревают! Ах, их теперь презирают! За то, что они оберегали Родину!" "А что, может, я не прав? сказал я сам себе. - Может, такие нужны были? Бдительные! Сверхбдительные! Никого не щадящие! Может, было бы с ними лучше? Тогда бы этого беспорядка не существовало бы! Тогда бы брат не убивал брата! Тогда бы грузин не пытал в застенках грузина!"

Но я тут же с ужасом подумал: а как же моя месть Кравцову?! Он убивал умных, добрых, способных. Строчкой убивал их. И я тебя, Кравцов, презираю. И я тебя, Кравцов, убью...

...Я вошел в дом к Кравцову. Была уже глубокая ночь. Я умел уже входить в дома, которые окольцованы: стоит лишь подождать, когда выходят из этого дома и сказать: "Ах, забыл ключи!" И вы проходите туда, куда вам следует проходить.

Я шел к нему уверенно. Но я увидел его лицо - он только что вышел из своей квартиры. Но я еще не понимал, что иду рядом с квартирой Игоря Железновского. Это же и его дом! Голова моя, оказывается, была забита лишь местью. Я думал лишь о Кравцове.

Он, Кравцов, однако, мне шепчет на ухо, берет меня за плечо, как будто не он приводил ко мне этих амбалов, не он выбивал из меня все материалы, что касались Ковалева.

- Слушай, - он шепчет, - повесился Железновский. В своей квартире.

- Как?!

Я еще ничего не понимал.

- Зайдем. Я знал, что ты придешь.

- Я шел к тебе... Не за этим!..

- Я знал... Слушай, может, и мне повеситься? Или убить себя?

Он все шептал, и я чувствовал, что он пьян, едва держится на ногах.

Мы вошли в комнату, где совсем, кажется, недавно Игорь Железновский принимал меня, где отказывался подписывать любую мою бумагу. Какой я наивный! "Справедливость и возмездие!" Есть ли они на земле? Железновский повторял: "Писаешь против ветра!" Он еще грубее выражался, когда говорил о Ковалеве.

Мы сидели с Кравцовым у холодного тела Игоря.

Кравцов снял его сам.

- Ты вызвал, кого надо? - спросил я, по-моему, в третий или в пятый раз.

В этот раз он ответил:

- Прибежит ковалевщина. А это... Это очередное беззаконие.

Я подошел к телефону.

- Погоди, - сказал Кравцов, - давай сидеть до утра. Иначе я пойду и тоже повешусь.

- Скажи, какие-то документы о том... Ну о том...

- О заставе?

- Да.

- Они у меня.

- Ковалев знает?