Человек в круге

«На первомайской маевке, у моря, три офицера и их жены (Куликовы, Светлановы и Шуговы) вели фривольный разговор о том, что в последнее время нравы стали падать. Шугова засмеялась и сказала: „А почему это кого-то должно волновать? Неужели нет другой работы, как лишь заглядывать в замочную скважину и наблюдать: кто как и кто с кем?“ Светланов заметил, что для офицера-пограничника и это важно. Мораль должна быть внутри человека: мало ли что кому хочется? Следует придерживаться коммунистических заповедей. „В чем они? — уже серьезно спросила Шугова. Не в том ли, что кое-кто, проповедуя всяческие моральные кодексы, сам пытается потихонечку обнять чужую жену за талию“. — „К тебе всегда лезут“. — Капитан Шугов нахмурился и настроение его улетучилось. — „А ты запри меня в клетку и оттуда показывай своему начальству. Все вы, мужики, отчаянные лгуны. Только помани вас пальчиком — кто бы вы ни были пограничники, чекисты, политотдельцы — вы распустите, как петухи, свои хвосты и — вот уже сражены!“ — „У вас было много поводов, чтобы обвинить в моральном падении всех воинов?“ — сказал обиженно Светланов. — „Ой, не зарекайтесь! Захочу — и вы как щенок поползете к моим ногам“. Это жена Шугова сказала уже тогда, когда ее муж ушел от компании.

Таким образом, все мною услышанное лишний раз свидетельствует, что в любую минуту жена офицера Шугова может нарушить нашу советскую мораль, сделать из любого воина морально-неустойчивого человека, который меньше всего будет думать о выполнении своих уставных обязанностей.

МЕРИДИАН».

Ну что ты так долго возишься? — спросил меня Железновский. — Не пора ли кончать? Все равно нигде не пристроишь, — заухмылялся, как всегда.

— А вдруг наступит время и о таких будут рассказывать? — Я говорил это уже на ходу, неся ему папочку.

— Никогда! Это ты заруби на носу! Никогда!

Майор Железновский спрятал папку опять на самое дно чемодана и, выпрямившись, поглядел на меня снисходительно:

— Ты не спросил — почему?

— Почему?

— Потому что каждый второй из вас — в таких папках. Писали! Каждый второй, учти! А на кого писали… Эти злые! Открой все папки — друг друга погрызут.

Он ошибался, Железновский. Открыли папки, и мир не рухнул, и люди оказались — не звери. Всепрощенцы, эти люди. Всегда верят, что все плохое проходит, а хорошее остается с ними. Плохое, — говорят они, — забывается. Забываются доносы, пасквили, оповещающие человечество о вреде там, тут, рядом, далеко. Все плохое, записанное в бумажках, весом в миллиарды тонн, хранится теперь в тайниках, и ничего, выходит, оно не значит для добра, заложенного самой природой в человеке.

За окном загудела машина.

— Ты не провожай! Провожать запрещено даже полковнику Шмаринову. И нигде ни звука — кто тут был и что тут было.

— Ты уже предупреждал, — сказал я спокойно. — Ты любишь предупреждать… Что сказать Лене?

— Не беспокойся. Она едет с нами.

— В качестве кого?

— В качестве… А впрочем, какое твое дело? О ней я тебе уже все сказал. И о себе в отношении ее тоже все сказал.

— Завязал? Чтобы — ни пятнышка, ни капельки на мундир?

— Ну допустим. Я же тебе объяснил, что существует понятие карьеры. Для тебя это ноль-ноль целых, ноль-ноль десятых.

— Я обделен? Судьбой?