Человек в литературе Древней Руси

Автор постоянно подбирает слова и стремится дать как можно больше синонимов: «зловозвестница и чародейница и зловолшебъная пророчица», «разжизаньми бо и разгоренми плотьскыми цветяще», «благообразень и доброзрачен», «долголетен и стар», «тяжкошумящий и съверепогласящий» и т. д. Очень часто употребляются полусинонимические сочетания. Так, например, о Василии-царе рассказывается, что он отвращался еды и отринул «гладкое», «покоищное» и «слабое» житие, возлюбил же «жестокое» и «бридкое» дело, возлюбил оружие, щиты, шлемы и стрелы «больше услаждающих капель меда и вина».

Из языка «Хронографа» изгнаны столь обычные в русской летописи просторечные выражения, дипломатические, юридические, ратные термины, даже просто прямые обозначения бытовых явлений. Они заменены перифразами; речь приподнята, торжественна, она сближена с языком проповеди, житий, богослужения. Постоянные и обильные перифразы насыщают речь такими словами, как «сиречь», «рекше», «сице»: «доброводный Истр сиречь Дунав», «на свет произвести… клас, рекше сына родити».

Нагромождение синонимов, перифраз составляет необходимую черту крайне эмоциональных характеристик действующих лиц. Так, например, император Роман был «жесток, гневлив, горд, яролюбив, самомудр…». Эпитеты почти отсутствуют в русских летописях. В «Хронографе», напротив, эпитет составляет существенный элемент стиля, при этом, как вообще в средневековой литературе, эпитет всегда выделяет основные, наиболее постоянные качества объекта: «мясоедный лев», «толъстотрапезная гостьба» (то есть угощение) – и иногда заключает элементы тавтологии: «тяжкогневная ярость», «многовоздыханная стенаниа» и т. д. и т. п.

Составленный мозаично, из различных источников, «Русский Хронограф» представлял собою в целом произведение единое и стилистически, и идейно. Это единство «Хронографа» было тесно связано с новым отношением к человеку, к исторической личности, к внутренней жизни человека. Составителя «Хронографа» интересовала по преимуществу человеческая психология, его изложение было пронизано субъективизмом, он заботился о риторической приподнятости стиля.

Хронографический стиль в изображении людей оказал значительное влияние на летопись и на историческое повествование времени «Смуты»[50]. Этот стиль постепенно развивался, и в «Хронографе» третьей редакции дал, как мы уже отмечали в первой главе, наиболее яркое проявление того, что мы назвали открытием характера.

Чем объяснить появление нового стиля изображения человека в конце XIV – начале XV в.?

Структура человеческого образа в произведениях конца XIV – начала XV в. находится в неразрывном единстве со всем стилистическим строем русской литературы этого времени, с ее содержанием, с философско-религиозной мыслью своего времени, с теми изменениями, которые претерпевало в это время изобразительное искусство. Должно быть учтено также культурное общение Руси этого времени с южнославянскими странами и Византией. В особенности должно быть отмечено влияние исихазма, о котором мы писали выше. Проблема очень широка и может быть решена только в совокупности всех своих сторон.

На одном наблюдении мне все же хотелось бы остановиться.

Структура человеческого образа в XII–XIII вв. была теснейшим образом связана с иерархическим устройством класса феодалов. Люди расценивались по их положению на лестнице отношений внутри феодального класса. Каждый из изображаемых людей был прежде всего представителем социального положения, своего места в феодальном обществе. Его поступки рассматривались прежде всего с этой точки зрения.

Для конца XIV–XV в. характерен идейный кризис феодальной иерархии. Самостоятельность и устойчивость каждой из ступеней иерархии были поколеблены. Князь может перемещать людей в зависимости от их личных качеств и заслуг. Центростремительные силы начинали действовать все сильнее, развивалось условное держание земли, на сцену выступали представители будущего дворянства. Все это облегчило появление новых художественных методов в изображении человека, по самому существу своему никак не связанного уже теперь с иерархией феодалов. Государству нужны были люди, до конца преданные ему, – личные качества их выступали на первый план. На первый план выступали такие качества, как преданность, ревность к делу, убежденность.

Внутренняя жизнь, резко повышенная эмоциональность как бы вторглись в литературу, захватили писателей и увлекли читателей.

Это развитие психологизма, эмоциональности было связано также и с развитием церковного начала в литературе.

В отличие от светских жанров (летописей, воинских повестей, повестей о феодальных раздорах и т. д.), в церковных жанрах (в житиях и в проповеди) всегда уделялось гораздо большее внимание внутренней жизни человека, его психологии. Однако в предшествующую эпоху стиль монументального историзма сказывается и в житиях (например, в житиях княжеских – Бориса и Глеба, Владимира Святославича Святого, Александра Невского и др.), хотя и выражен не так отчетливо, как в светских жанрах.