Человек в степи

Около печки разложены вороха собранных ребятами древесных семян. Логушов пропускает вперед Анну Ованесовну. Сзади шаркает маленький, старый, гладко выбритый сторож Матвеич. Все наклоняются к семенам.

— Здесь, Анна Ованесовна, перебрать бы нужно, — смущенно указывает Логушов. — Берест-то со скумпией вместе смешали…

— А я и не заметила. Переберем, не волнуйся. И краснеешь-то чего, когда прав?..

Она улыбается, выходит из кабинета.

— Значит, не признаешь работу? — хихикает сторож.

Логушов не слушает, разглядывает соседний ворох.

— Ну, тут везде так, — он расправляется, но, видно, его тревожит еще что-то. По его лицу легко угадать, улыбнется ли он через секунду или обидится. Сейчас он супит брови. Над этими светлыми короткими бровями сходится всего лишь одна, сразу же расправляющаяся на чистом плотном лбу складка. — Ведь правда же, — смотрит он на меня, — что сколько существовало культур, а ни одна не ставила вопрос, чтоб всю природу, даже атмосферу, как захотел, так и сделал? Вы сами учились, вспомните: не было ж такого. А сейчас сколько месяцев и райком и мы этим занимаемся! Только не все по-партийному.

— Вы, Иван Евсеич, член партии?

— Кандидат. Месяц. Так вот, говорю, тяжко мне слышать, что лес — дело простенькое, мол, враз все кончим. «Энтузиазм победит». Таких победителей кажен день радио подымает, да деревья от этого не подымаются…

Логушов злобно сморкнулся и, вспомнив, что он в кабинете, с опаской зыркнул на Матвеича.

Тот возился в стороне, отодвигал лимоны подальше от наружной стенки.

— Другие, — говорит Логушов, — которые совсем лес отрицают, мне ерунда: против линии ж не выступят!.. Ясно, возня с ними есть. Вот завхоз… Оборотливый. А мелкий. Ему бы раннюю редиску посеять, чтоб через месяц результат, — такое любит. А что от леса урожай начнется потом, а материалы дай сейчас — этого не выносит, аж схудал.

— А что председатель колхоза?

Логушов в ответ морщится:

— Тот со всем согласен, за все голосует. А на деле — только что не дюже мешает… А как мне ему сказать? Я в войну был школьником, а он партизанил, потом с казачьей частью освобождал Европу до самого Будапешта… Но, думаю, раз я на свое дело поставлен, обязан критиковать.

В дверь заглянула женщина, запорошенная снегом:

— Ты, Иван, тут?

Подсунув палец под платок, она выцарапывает снег, набившийся на лоб и брови.

— Давай до конторы! Район вызывает к телефону.

Логушов рванулся за женщиной.

— Время на перемену звонить, — замечает Матвеич и тоже двигает к выходу.

За дверями дребезжит звонок, коридор наполняется топотом. В кабинет вбегают несколько мальчишек и девочка. Девочка старше других, она долговязая, костистая. Мальцы поплотнее, особенно передний, самый меньший, лопоухий, с чернильными пятнами на лбу. Пятна просвечивают и через волосы на голове.

— Здравствуйте, — говорит девочка. — Павка! — пинает она лопоухого, в чернильных пятнах. — Тебе говорили: «Отставь кактусы»?

— А их вот отставили уже, — кивает Павка.

Настроение ребят сбито мною, незнакомым человеком.

— Тяжело вам было столько семян набрать? — спрашиваю школьников.

— Да мы б больше набрали, когда б подряд тащить.

— Почему ж не тащили?

— С скособоченных деревьев семена поганые, — говорит Павка.

— Бракованные, — возмущенно уточняет костлявая начальственная девочка. — А Павка, — режет она, — заготавливал весь брак.

— Я ж выбросил… потом, — вздыхает Павка.

Слышится звонок, и ребята исчезают. Логушов приходит нескоро, крепко трет руки:

— Вот район гоняет!.. Завсельхозотделом вызывал: сейчас к вам, говорит, две недели из-за погоды не доберешься. За режимы в подвале спрашивал. Осокорями интересовался, дубами. Особенно дубами! — сообщает Логушов и, надышав на стекле кружок, посмотрев через него на улицу, вдруг поворачивается ко мне: — Пошли полосы глянем! Ей-богу, а? В кузне я уж был сейчас, трубку они еще не кончили. Пошли! — Он шагнул от подоконника, завязывая на ходу капелюху. — Недалеко, полкилометра. Там же самое лес начинается! Вся разметка, расчет по породам!

Остановившись, он подозрительно глянул на меня:

— Разве вам не нужно? Вы как-то это…

— Почему, Иван Евсеич? Идемте…

— Ну вот! Воротник у вас ничего, только тут до щек поднимите. И сапоги бы переобули, а? Переверните портянку, чтоб на сухое — нога не так заколеет.

Я подчиняюсь, и мы выходим. Час назад вдоль улицы можно было что-то видеть. Сейчас не разглядеть и на шаг.

— Огородами пройдем, — закрываясь рукавицей, командует Логушов. — Сюда, к углу сарая, поворачивайте: впереди колодец без сруба…

Мы шагаем какими-то пустошами, позади уже не видно ни домов, ни плетней, будто в мире и не существовал никогда этот хутор. Поле впереди дымится мутной заволочью, клубы снега идут один за другим и взрываются, рассыпаясь вихрями.

— Сейчас всю степь пройти — живого не встретишь! — криком сообщает Логушов. — И зверь и птица зарылись под снег, лежат, не копнутся. — Он глубже, двумя руками натягивает капелюху. — Кончится метель, го-олодные повылезают!..