Я был абсолютно согласен, что «такими» наши отношения не могут оставаться бесконечно – хотя бы потому, что бесконечных отношений не бывает, рано или поздно их прерывает элементарная смерть кого-либо из двоих, которые в них вовлечены. Наверное, потому я и отреагировал на эскападу супруги немножко вяло: произнес что-то типа «да, ты права», в чем при определенных ожиданиях нетрудно было усмотреть подтекст «ну а теперь я включу, с твоего позволения, телевизор, там сейчас наши играют с «Манчестер Юнайтед»». Наташка больше не произнесла ни слова, и проводы на вокзале обернулись какими-то скомканными, а я вернулся домой в состоянии, о котором она, вероятно, даже не подозревала: в безграничной растерянности от подобного исхода и одновременно в переживании пьянящей и пугающей свободы, которой можно было распорядиться теперь по собственной прихоти. Нетрудно догадаться, какой была прихоть: мою руку отягощала пластиковая авоська с полулитровой бутылью «Царской золотой» и палкой сырокопченой колбасы, и остаток дня я провел на кухне в некоем подобии то ли медитации, то ли просто философских раздумий. Прожив полвека, я так и не познал большего наслаждения, чем ломтик «Брауншвейгской» на кусочке ржаного хлеба, которым ты сопровождаешь глоток водки. Думать обо мне после этого откровения разрешается всем, причем все, что угодно. А потом позвонила Кира и сказала:
– Папа, не принимай близко к сердцу. Мама устала не от тебя, а от себя самой. Ей надо отдохнуть, и все вернется, как говорится, на круги своя. Мы с Олегом улетаем на днях в Барселону, там намечается такая фиеста – вау! Я взяла на работе отгулы за полгода вперед, придется потом батрачить. Клиенты – дебилы, каждый второй, но я же привычная. Ну не унывай, все будет супер. Чмок.