Человек в высоком замке

«И это с ним я близок в расовом отношении?! – с ужасом подумал Бэйнс. – Это с его целями совпадают мои цели? Тогда и у меня психический сдвиг. Мы живем в душевнобольном мире, где у власти – безумцы. Сколько лет это продолжается? Сколько лет мы сопротивляемся? И главное – сколько нас, понимающих? Не таких, как Лотце? Может быть, если ты знаешь о своем безумии, ты не сумасшедший? Или начинаешь выздоравливать? Пробуждаться? Наверное, нас очень мало. Мы – одиночки, разбросанные по свету. Но массы… что думают они? Сотни тысяч жителей этого города? Может быть, они считают, что живут в правильном мире? Или все-таки сомневаются, хотя бы самую малость?.. Но что значит – безумие? Какой смысл я вкладываю в это слово? Где граница?.. Безумие в их природе. В умственной ограниченности. В незнании тех, кто их окружает, в равнодушии, с которым они несут гибель другим. Нет, не то. Я чувствую. Интуитивно. Целенаправленная жестокость… Нет. Боже, помоги, в одиночку мне не докопаться до сути! Пренебрежение истиной? Да. Но не только это. Безумие в замыслах. Да, в замыслах! Покорение планет. Такое же бессмысленное и жестокое, как покорение Африки, а еще раньше – Европы и Азии.

Они мыслят космическими категориями и никак иначе. Слова человек, ребенок – пустой звук. Только абстракции; раса, страна, Volk, Land, Blut, Ehre.[15] Нет честных личностей, есть только сама Ehre – честь. Абстракция для них реальное, действительность – невидима. Die Gute, доброта, а не добрые люди, добрый человек. Для них не существует «здесь» и «сейчас» – их глаза устремлены сквозь пространство и время, в лежащую впереди бездну. И это – конец мира. Потому что мало-помалу они изведут все живое. Были ведь когда-то частицы космической пыли, раскаленные ядра водорода – и ничего больше. Теперь все вернется на круги своя. «Сейчас» – это миг между началом и концом, ein Augenblick.[16]

Процесс распада ускоряется, жизнь возвращается к граниту и метану. Жернова не остановить. А они, эти безумцы, спешат обратить нас в камень и пыль. Хотят помочь Natur.[17] Я знаю почему, – подумал Бэйнс. – Им хочется быть не жертвами, а движущей силой природы. Они приравнивают свое могущество к божьему, считают себя подобными Богу. Вот она, суть безумия. Все они одержимы одной идеей. У каждого настолько возросло самомнение, что ему и в голову не придет считать себя иначе как божеством. Это не гордыня и не высокомерие – это раздувание собственного «я» до такой степени, когда исчезает разница между поклоняющимся и предметом поклонения. Не человек съеден Богом, а Бог съеден человеком. Чего они не могут уразуметь, так это своей ничтожности. Но что в этом плохого? Разве так – не лучше? Кого боги отмечают, того призывают к себе. Будь незаметен – и минует тебя злоба сильных мира сего».

Расстегивая ремень, Бэйнс произнес:

– Мистер Лотце, я никому еще этого не говорил, но вам скажу. Я еврей. Вы поняли?

Лотце ошалело взглянул на него.

– Самому бы вам не догадаться, ведь я ничуть не похож на еврея. Я изменил форму носа и черепа, уменьшил поры, осветлил кожу. Иными словами, избавился от внешних признаков. Даже стал вхож в круги Рейха. Никто не подозревает, что я еврей. И… – сделав паузу, он придвинулся к Лотце вплотную и зашептал: – И я не один. Есть другие. Слышите? Мы не погибли. Мы существуем. Живем невидимками.

– Служба безопасности… – выдавил Лотце, но Бэйнс его перебил:

– Пожалуйста, сообщите – СД проверит мое досье. Но учтите: у меня есть могущественные покровители. Некоторые из них арийцы, другие – евреи, занимающие высокие посты в Берлине. Ваш донос оставят без внимания. А вскоре я сам донесу на вас. И вы окажетесь в камере предварительного заключения. – Он улыбнулся, кивнул и двинулся по проходу вместе с другими пассажирами.

Они спустились по трапу на продуваемое ветром поле. Внизу Бэйнс случайно оказался рядом с Лотце.

– Знаете, мистер Лотце, – произнес он, взяв художника под локоть, – вы мне не понравились. Думаю, что я в любом случае донесу на вас. – Он отпустил руку блондина и ускорил шаг.

На краю поля, у дверей вокзала, толпились встречающие. Ищущие глаза, радостные улыбки, машущие руки. Впереди стоял коренастый японец средних лет в добротном пальто английского покроя, остроносых полуботинках и котелке, рядом – японец помоложе. На пальто коренастого блестел значок Тихоокеанского Торгпредства Имперского правительства. «Мистер Тагоми собственной персоной, – подумал Бэйнс. – Приехал меня встречать».

Шагнув вперед, японец громко произнес:

– Герр Бэйнс? Добрый вечер! – и выжидающе вскинул голову.

– Добрый вечер, мистер Тагоми. – Бэйнс протянул руку. Рукопожатия, поклоны. Молодой японец тоже поклонился, приветливо улыбаясь.

– Прохладно на открытом поле, сэр, – сказал Тагоми. – Мы предлагаем воспользоваться вертолетом. Не возражаете, сэр? Или вам необходимо уладить какие-нибудь дела? – Он вопросительно заглянул в глаза Бэйнсу.

– Готов лететь сию секунду, – сказал Бэйнс. – Хотя надо бы зарегистрироваться в гостинице. И багаж…