Человек в западне (Сборник)

Суровое обвинение, значит, разговоры дошли уже до детей, подумал Джон. Он отпустил Анжелу и посмотрел на Тимми. Тимми был готов провалиться сквозь землю. Вдруг он круто повернулся и побежал прочь от них сквозь густые заросли.

Эмили, главный защитник Джона, закричала:

— Это неправда! Я их ненавижу. Ненавижу Тимми. Ненавижу Анжелу...

Джон пошел за Тимми. Он нашел его за старой сосной, мальчик лежал на земле, уткнувшись лицом в траву, и горько плакал.

Джон опустился на колени и положил руку на плечо Тимми.

— Все в порядке, не надо переживать.

— Я не хотел этого. Не хотел им говорить. А потом подумал, что если я расскажу Анжеле эту тайну, она мне расскажет свою. Я спросил ее, а она говорит: «Может и скажу, сначала расскажи свой секрет». Ну, я и рассказал, но только она меня обманула. И я вовсе не хотел...

— О’кей, Тимми, давай забудем об этом. Пошли.

Но мальчик ни за что не хотел возвращаться. Погруженный в думы о вероломстве Анжелы, он остался лежать на траве, тяжело вздыхая и размазывая слезы грязными руками по еще более грязной рожице.

Джон вернулся к остальным детям. Но прежняя близость не возвращалась, все испытывали чувство стыда и неловкости. Чары были развеяны. Между ними пробежала черная кошка.

Джон засобирался домой.

Там его ждала Линда, энергичная и веселая, как никогда.

Она приготовила ему ленч и села подле него. Он ел, а она отказалась от еды под предлогом раннего часа. Сидела и курила одну сигарету за другой, наблюдая за ним из под своих черных очков и болтая с ненатуральным оживлением о разных пустяках.

Они поднялись наверх. Пока он переодевался и укладывал в саквояж вещи, она болтала, не умолкая:

— Ты не против того, чтобы самому отправиться на станцию? Мне машина не понадобится, так что оставь ее там на стоянке. Мне...— Она дотронулась руками до очков,—Я не хотела бы проезжать через деревню в таком виде. Мне не хочется, чтобы они чесали языки.

Пожалуй это было единственное упоминание о случившемся. Она дошла с ним до гаража. И вот тут совершенно неожиданно сказала:

— Джон, прошу тебя, обещай мне одно... Я не против Мака. Даю тебе слово, я согласна на все, но только если это будет Мак. Но не обращайся ни к кому другому. Я имею в виду, если его нет на месте или что-то такое... Прошу тебя.

Он посмотрел, на нее. Губы у нее дрожали. И тут только он понял, в каком мучительном состоянии она пребывала всё утро и каких огромных усилий ей стоило принять такое решение.

— Конечно,— сказал он, почувствовав, как у него снова возродилась надежда. Даже неприятный эпизод с детьми как-то потускнел и потерял свою остроту,

— Ладно, я вернусь к завтрашнему вечеру.

— Да, да, я знаю. И, Джон...

Она замолчала.

— Да?

— В отношении Стива... что я тебе сказала. Ты прав. Это была выдумка. Я сама не знаю, что мне взбрело в голову. Не знаю...

— О’кей, Линда. До свидания.

— До свидания.

Ну и как водится, она встала возле кухонной двери, и махала ему рукой, пока он выводил машину на дорогу.

Проводник объявил их остановку. Бред снял с полки саквояжи и они двинулись к выходу.

Старый седан стоял на том же месте, где его оставил Джон. Возле бьюика Кейри радостно махала рукой Викки. Когда они подошли, она поцеловала их обоих.

— Ну, Джон, великое дело сделано?

— Сделано.

Она пожала его руку.

— Линда поймет, я уверена. Если у вас появится желание, приходите к нам вдвоем. Папа уехал в Спрингфилд, и мама, понятно, гостила у меня. Две брошенные женщины тоскливо коротали время. Но папа вернулся и забрал ее. Так что заходите.

Распрощавшись с Кейри, Джон подумал, что все будет хорошо, насколько этого можно ожидать в данных обстоятельствах. Конечно, три недели, оставшиеся до возвращения Мака Аллистера, не выходили у него из головы, но, в конце концов, это всего три недели. Он так жил вот уже несколько лет. Разве три лишние недели могли что-то изменить?

В Стоунвилле он вспомнил, что надо забрать почту. Он все еще ждал «Художественное обозрение», с критикой на его выставку. Может, журнал пришел?

Джон остановил машину перед маленьким невзрачным почтовым отделением в центре деревни. Миссис Джонс всегда возвращалась после ужина и не закрывала его до восьми или даже до восьми тридцати.

На почте было несколько человек. Кого-то из них он знал и поздоровался, но никто не ответил. Его почтовый ящик находился у самого окна, где сидела миссис Джонс, возившаяся с марками. Он вынул почту (журнала так и не было), и улыбнулся почтмейстерше. На какую-то долю секунды она посмотрела на него пустым взглядом и тут же снова демонстративно обратилась к своим маркам.

И тут Джона осенило! Обстановка на почте была не просто безразличная, а враждебная. Так вот оно что... Эпизод в доме Кейри стал достоянием всей деревни, причем, один Бог знает в каком искаженном виде он передается из уст в уста. Прежде он был всего лишь комической фигурой, чудаковатым чужаком, а теперь приобрел новое качество. Человек, избивающий свою жену,—дегенерат, городское отребье.