Человек в западне

Шагая под ласковым солнышком, готовясь к неизбежному сражению, он уже был частично побежден, потому что так и не смог ожесточить свое сердце против жены. И не только потому, что он все еще часто вспоминал ее такой, какой она была или казалась, когда он влюбился в нее. И не из-за того, что у нее никого не было, ни семьи, ни настоящих друзей, несмотря на всю ее игру в дружбу…

Дело было куда сложнее. Главное то, что она была совершенно беспомощна. Когда она грубо лгала, хвасталась и обманывала саму себя и даже в те минуты, когда с перепоя пыталась убить его, он понимал, что она испытывает адские муки. Ей не хотелось быть тем, чем она была на самом деле. Может, она мечтала стать такой, какой, отчасти с его помощью, воспринималась окружающими: веселой, доброй, отзывчивой и любящей.

Теперь, когда его былая любовь переродилась в нечто куда более сложное, как раз ее одиночество, моральная изоляция и привязывали к ней Джона…

Он прекрасно сознавал, какими это грозит последствиями, но ничего не мог поделать. Линда была Линдой и к тому же его женой. А Джон Гамильтон не из тех людей, которые легкомысленно относятся к своим обязанностям.

По грязной дороге он добрался до поворота. Перед ним, за мостиком, посреди живописного сада с развесистыми яблонями, стоял дом, который десять месяцев тому назад казался ему символом «новой жизни».

Увидев его, он почувствовал искушение: собственно говоря, зачем вообще рассказывать Линде о письме? Почему самому не ответить Чарли Рейнсу, не ставя ее в известность? И сейчас дела идут из рук вон плохо. Но он тут же понял, что это и на самом деле искушение. Рано или поздно она узнает. Ей напишет мистер Рейнс или кто-то другой. Ну и потом уклонение от разговора было бы еще одним шагом вниз. Он твердо знал, что нужно сделать в отношении предложения Рейнса. Если он намерен сохранить самоуважение и не утратить окончательно всякую связь с женой, ему необходимо открыто выложить все карты на стол, независимо от того, как пожелает действовать Линда.

Он постарался вообразить себе предстоящую ему сценy и невольно почувствовал панический страх. Стараясь успокоить себя, он подумал о пятерке детей: Эмили, Тимми, Лерой, Вак, Анжела. Необычные его союзники, которые чисто случайно вошли в его жизнь и сделали так много, что последний год стал для него более или менее терпимым.

И снова обаяние детского общества сделало свое дело.

Он перешел через мостик, обошел вокруг дома и только тут заметил вторую машину, стоявшую возле его собственной, перед старым амбаром для сена, который он превратил в студию.

Он сразу же узнал в ней машину Стива Риттера, отца Вака. Стив являлся владельцем местного кафе-мороженого и в этом году был избран Стоунвиллским полицейским.

Как большинство здешних жителей, Стив сразу же поддался чарам Линды. Она вечно жаловалась на его привычку заезжать к ней выпить пива. «Чего ради я должна изнывать в обществе этих отвратительных зануд?» Но на самом деле, это было делом ее рук. Когда они впервые приехали в Стоунвилл, до того, как она познакомилась с местной знатью, со старым мистером Кейри, молодым Кейри, Мерлендами и Фишерами, постоянная жажда иметь вокруг себя обожателей заставила ее разыгрывать из себя необычайно общительную особу, ищущую дружбы с простыми людьми.

«Заходите в любое время, мы люди не гордые. Поймите, мой муж еле-еле сводит концы с концами, ну, а я его верная жена». Джону с самого начала были ясны все эти штучки, и он страшно стеснялся людей, клюнувших на столь нехитрую приманку. Вот и сейчас, увидев машину Стива, он про себя чертыхнулся, прошел через кухню в общую комнату.

Стив Риттер, высокий малый, хвастающий своим положением местного Дон-Жуана, облаченный в синие джинсы и старую рабочую рубашку, был в комнате один. Он сидел перед специальным столиком, набитым пластинками и магнитофонными лентами.

– Здорово, Джон! Похоже, у вас сотни две этих штуковин. Слушай, эта музыка в один прекрасный день не сведет тебя с ума?

Его внимательный взгляд жителя Новой Англии в одно мгновение, обшарил стены, на которых висели непроданные картины Джона, только что вернувшиеся с выставки в Нью-Йорке. Он не сделал никаких замечаний, но это молчание было красноречивее всяких слов. Джон прекрасно знал, что думает деревня о его произведениях. Для Стоунвилла они были забавной, но безвредной шуткой, такой же, как он сам.

«Этот ненормальный, который бросил хорошее место в Нью-Йорке, чтобы сидеть здесь в этой забытой Богом глуши и малевать нелепые картины, которые никто не желает покушать».

– Я привозил батарею Кейри. Подумал, надо заскочить навестить вашу прелестную жену. Она наверху, наводит красоту, попросила меня подождать.

Смазливая, смуглая физиономия Стива повернулась к Джону. Он смотрел на него с тем снисходительно-заинтересованным выражением, которое являлось обычным для всех обитателей Стоунвилла по отношению к Джону.

– Как поживает мир искусств? Слышал, вы организовали большую выставку в Нью-Йорке? Говорят, она прошла не слишком успешно…

– Да, не слишком успешно, – согласился Джон.