Человек видимый

— Послушай, — спокойно говорит он, — если ты не перестанешь меня преследовать, я перебью всю твою семью. Я сожгу твой дом и порублю всю мебель. Я не стану молиться ни за тебя, ни за твоих детей, ни за твоих внуков. Я стану тебе сниться. Я свяжусь с Роберто Дюраном.[38] Мы с ним были близкими друзьями. Ты это знаешь? Ты меня понимаешь? Хорошо.

Он снова кладет трубку без каких-либо признаков волнения или раздражения. У него на лице одно и то же выражение, для которого в английском языке нет названия. Что-то вроде застывшего сочетания скуки, сожаления и чувства собственного достоинства. Может, в немецком языке есть подходящее определение.

Старик медленно поднимается на второй этаж. Я крадусь следом и уже ничего не боюсь.

10. Я иду за ним в спальню, которая выходит на открытую веранду. И снова его дом поражает меня своим великолепием — дорогая мебель, шторы, обои и покрывала выдержаны в синих и золотистых тонах. И все это старинное и слегка запущенное, но роскошное. Не знаю, кто декорировал дом, но уверен, что не сам старик. Здесь наверняка обитала женщина, может, не так давно. Повсюду вышитые подушки.

Полумексиканец сидит на балконе. Тут два пластиковых кресла, и я осторожно занимаю свободное кресло. Мы сидим и смотрим вокруг. Невыносимая жара к вечеру сменяется приятной прохладой. Его дом выходит на запущенный парк. В центре парка видна старая баскетбольная площадка — кольца без сеток, потемневшие деревянные щиты, покрытие площадки все в трещинах. На площадке играют два человека, больше в парке никого нет. Они играют один на один и носятся по всей площадке. Они играют увлеченно, хотя не соблюдают правила и редко попадают в кольцо. Один из них черный, другой — белый. Оба будто поменялись местами: белый парень худой и спортивный, но часто промахивается и слишком нервничает. Черный ловко забрасывает мяч прямо в кольцо и знаком с правилами, но слишком медленно и предсказуемо перемещается по площадке, почти не отрывая ног от земли. Ни одного, ни другого не назовешь способным игроком. Оба уже в том возрасте, когда трудно играть в команде, поэтому они играют друг с другом. Они промахиваются по пять раз подряд. Задыхаются от напряжения, поэтому не разговаривают.

Мы со стариком наблюдаем за игрой. Точнее, он следит за игрой, а я — за ним. Глаза его бегают из стороны в сторону, становятся живыми и острыми. Понятия не имею, почему ему так интересно. Хотелось бы мне влезть к нему в голову и посмотреть на игру его глазами. Что он видит? До меня вдруг доходит, что я никогда этого не узнаю, сколько бы за ним ни наблюдал. Я начинаю серьезно сомневаться в своем проекте. Вот я сижу рядом с человеком, который находится в одиночестве, сижу совсем рядом, вижу, что в голове у него роятся какие-то мысли… и, однако, я ничего, ровным счетом ничего не узнаю о нем.

— Напрасно ты это делаешь, — вдруг говорит он.

«Он обращается к игрокам», — думаю я. Как будто он ответил на мои вопросы.

— Не стоит этого делать, — продолжает он. — Однажды это уже пробовали провернуть, еще в семидесятых, с Картером[39] и Эчеверриа.[40] Только всем на это наплевать.

«Нет, это он не им говорит».

Может, он вообще ни к кому не обращается.

— Согласен, — говорит он. — Я согласен, кретин. Эх ты, лицемер треклятый!

Я прихожу в замешательство. Если старик безумен — а похоже на то, — я не узнаю ничего ценного, слушая его бессвязный бред. Наше общество всеми силами старается постичь образ мыслей сумасшедших. Мы анализируем причины, подтолкнувшие человека к самоубийству, разговариваем с серийными убийцами. Безнадежное дело. Речи сумасшедших лишены здравого смысла, потому их и называют безумными. Так что такого важного дадут нам попытки извлечь смысл из бессвязного бреда? Это все равно что использовать математические методы для изучения истории или анализировать сны. Я не собирался еще целые сутки наблюдать за безумцем, который несет какую-то чушь. Но тут мне пришла в голову одна интересная мысль, которую стоило проверить. Этот старик слышит голоса людей, которых нет. Он не видит этих людей, потому что в действительности их нет. А что, если он услышит голос человека, которого он тоже не видит, но который существует, находится здесь, рядом с ним? Осознает ли он разницу? То есть этот человек живет в воображаемом мире, верно? И общается с выдуманными им людьми. Но было ли для него важным то, что он говорил именно с воображаемыми людьми? Потому что, если да, это означало бы, что — до какой-то степени — он сумеет уловить разницу между голосом, который звучит у него в голове, и голосом человека, чье присутствие абсолютно непонятно, необъяснимо.

Мне было очень интересно это узнать.

Я встал и тихонько занял место за креслом старика. Я не хотел, чтобы звук моего голоса исходил со стороны моего кресла… Не знаю почему, но мне показалось, что лучше встать у него за спиной.