Волоча Меррилла в его комнату, я ударил его головой о дверной косяк, на который налетел, потому что от натуги у меня потемнело в глазах. Бигги вздрогнула, но Меррилл лишь пробормотал:
— Не сейчас, пожалуйста. — Он открыл глаза, когда я свалил его на постель, и уставился на верхний свет, словно это был сверхинтенсивный пучок света от лампы над операционным столом, на котором он лежал, неподвижный, ожидая операции. — Я ничего не чувствую, ничего, — заявил он анестезиологу, затем он ослабел и сонно закрыл глаза.
— Если вы хотите все вытащить из этого чемодана, проворчал он, — то должны положить все обратно на место.
Пока я извлекал все эти пузыречки с индикаторами и пристраивал подставку с пробирками для теста его мочи над раковиной, Бигги прошептала своим гарпиям у двери, что соревнования закончились, что комендантского часа нет и что машина была взята под честное слово и будет возвращена.
— У Меррилла есть машина… — бросил я на немецком Бигги, — если ты захочешь остаться.
— Это еще зачем? — спросила она. Вспомнив вранье Меррилла, я сказал:
— Я хочу показать тебе стихи, посвященные тебе.
— Мне очень жаль, Боггли, — пробормотал Меррилл, — но это были такие потрясные сиськи. Господи, ну и приманка… я просто должен был выстрелить по ним. — Но он тут же заснул, совершенно обессиленный.
— Машина… — все скулила одна из уродок. — В самом деле, Бигги…
— Мы просто должны вернуть ее, — вмешалась вторая.
Бигги обвела комнату Меррилла и меня заодно холодным, вопросительным взглядом. Где бывший прыгун с шестом держит свой шест?
— Нет, пожалуйста, не сейчас, — объявил всем Меррилл. — Мне нужно пописать… да!
Жонглируя пузырьками и пробирками для теста мочи, я повернулся к девицам, толпившимся у двери, повторив Бигги на немецком:
— Он должен пописать, — и с надеждой добавил: — Ты можешь подождать за дверью.
О, теплая, крепкая велюровая глыба!
Затем я оказался отрезанным дверью от их бормотания в коридоре, до меня доносился лишь сердитый шепот гарпий Бигги и ее спокойное возражение.
— Ты не забыла, что утром за завтраком у нас встреча…
— А кто собирается пропускать завтрак?
— Тебя спросят о сегодняшнем вечере…
— Бигги, а как же Билл?
«Билл?» — подумал я, пока, покачиваясь, вел Меррилла к раковине; его руки хлопали, словно крылья какой-то слабой, неуклюжей птицы, которая пыталась взлететь.
— А при чем тут Билл? — резко прошептала Бигги.
Правильно! Передайте Биллу, что она сбежала с прыгуном с шестом!
Но ненадежное положение Меррилла у раковины потребовало всего моего внимания. На стеклянной полочке, где находилась зубная паста, стояла подставка для пробирок с растворами веселых расцветок для определения уровня сахара в моче. Овертарф уставился на них точно таким же влюбленным взглядом, каким, как я видел, взирал на яркие бутылки позади стойки бара, и мне пришлось удерживать его локоть, чтобы он не соскользнул в раковину, пока я пытался пристроить его обвислый стручок в специальную кружку для писания — пивную глиняную кружку, украденную им в Вене; он любил ее потому, что у нее имелась крышка и в нее вмещалась почти кварта.
— Все в порядке, Меррилл, — сказал я ему. — Давай, писай. — Но он лишь глазел на подставку с пробирками, как если бы никогда раньше ее не видел.
— Проснись, малыш, — теребил я его. — Ну, давай! Пи-пи. — Но Меррилл только косил взглядом сквозь пробирки на свое смертельно бледное лицо, отражавшееся в зеркале. Через плечо он увидел меня, маячившего за ним, — зловещего типа, который, прижавшись к нему изо всех сил, старался удержать его в вертикальном положении. Он уставился на мое отражение крайне враждебно — он меня, видимо, не знал.
— Отпусти мою пипиську, эй ты, — сказал он отражению.
— Меррилл, заткнись и писай.
— Неужели это все, о чем вы думаете? — прошептала Бигги своим товаркам в коридоре.
— Ну так что нам сказать Биллу? — спросила одна из гарпий. — Знаешь, я не собираюсь врать, если он меня спросит, я все ему скажу.
Я открыл дверь, затем, удерживая Меррилла за талию, пристроил его краник в кружку для писания.
— А почему бы вам не рассказать ему все, даже если он и не спросит? — обратился я к этим крокодилицам.