Челтенхэм

Наверное, не менее полминуты Мэриэтт молча смотрела ему в лицо, потом захлопнула щиток, и мотоцикл с воем унес ее прочь. Контактер в некотором замешательстве смотрел ей вслед. Он понял, что его смутило. В глубине явившихся ему удивительных глаз он угадал фанатичную приобщенность к некой, пока неизвестной ему идее, непоколебимую веру в призвание – к чему? Для чего? Неясно, зато ясно нечто другое – рожденный этими устремлениями неотразимый аромат лидерства, столь сильно действующий на Дина. Недремлющий страж, его всезнающая и всевидящая интуиция не сказала «нет», и Диноэл, исполнившись недоброго предчувствия, отметил, что первый рубеж его внутренней обороны не устоял. Не в меру разговорчивый «клинт» выразился еще бестактней:

– Вот это да… Берем.

– Тебя не спрашивают! – оборвал его Дин.

– Меня и спрашивать не надо, сам скажу – вещь.

Диноэл лишь покачал головой – хорошенькое вступление. Однако приключения этого дня только начинались. Эхо мотоцикла еще не угасло меж нависающих крутых откосов, как послышался звук более привычного здешним палестинам транспорта – конский топот, снизу, с набережной, кто-то гнал во весь опор. Вот они выскочили – смотрите-ка, еще одна шальная дама, ирландская красавица Алексис Мэй, одна из лучших сотрудниц Диноэла, которую он правдами и неправдами затащил на Тратеру, ишь как нахлестывает, волосы по ветру, и тоже в круто-замысловатых кожах – мода, что ли, теперь такая? Под ней гнедая Голубка, а в поводу – оседланный чалый Адмирал, пустые стремена мотаются на скаку. Удалая Алекс осадила коня, подлетев буквально вплотную, Голубка, злобно дергая головой, заплясала перед самым носом Дина, и туда же, чуть не прямо в физиономию начальника, веснушчатая прелестница швырнула длинный, с подшитым ремнем, повод Адмирала.

– Не стой столбом, садись! – яростно заорала она. – Быстрее! Кугля убивают!

Часть вторая

Лондон, 6 декабря.

Дорогой Роджер!

Как странно. Стоит мне взяться за перо, чтобы написать тебе – нет, сначала позволь сказать еще раз большое спасибо, что приучил меня к хорошим перьям, и еще за то, что исключительно благодаря тебе едва ли не приросшая к клавиатуре рука вспоминает о ручках и перьях – совершенно другое ощущение, когда выписываешь буквы одну за другой, – но все же в душу закрадывается робость, и пальцы немеют. И это после стольких лет знакомства! Но все же никак не могу привыкнуть, в самом деле, шутка ли – писать гению. Невольно охватывает скованность, разум сразу начинает изобретать неестественные, вычурные обороты, внутренний редактор бракует их один за другим, и в итоге получается нечто еще более скверное, чем если бы я, скажем, обращался бы к какому-нибудь парламентскому разгильдяю или поставщику кож для армии… Ведь у тебя точно такое же перо, как и у меня. Единственное, что утешает, – мой почерк гораздо лучше. Впрочем, насколько я помню, ты не любишь всех этих завитушек.

Поэтому, дабы не смешить тебя своими тщетными стараниями удивить метафорами первого поэта современности, я стану придерживаться лишь самой сути, не разбегаясь белкой по древу, это придаст моим сочинениям лаконичности, а моей персоне – значимости.