Челтенхэм

– Спасибо. А когда?

– Прямо сейчас не получится. Денька через три-четыре загляну.

– Что, на этот раз я все правильно сказала?

– Ну, в общем, да.

– Хорошо. Я подожду, только ты не обмани. Удачи тебе.

Трубка смолкла, Эшли хмыкнула.

– Как всегда, одно и то же. Тебе еще не надоело? Кстати, ты семейный человек.

– Кажется, уже нет. А тебе-то что? Ты за меня замуж не пойдешь.

– А ты звал?

– Нет. Духу не хватало.

– Вот то-то же. Кстати, так куда мы держим путь?

– Куда теперь ведут все пути? На сказочный остров моей мечты. Он называется Челтенхэм.

– Там теперь все перекрыто. Такой планеты, как Тратера, больше не существует.

– Давно такие вещи стали тебя останавливать? Эш, мы открываем эпоху приключений. Нас ждет чудесная встреча с графом Робертом, с удивительной Гильдией, магнатом Родериком, чертом в ступе, и вообще бог знает с кем. Я покажу тебе Перекрестки, покажу Зеленый каньон… Знаешь, что недавно сказал мне один романтический пьяница? Если не попадаешь в ключевые точки какого-то сценария, то можешь начать свой собственный. Вот этим мы и займемся.

– Как все радужно.

– Ну, ты ведь не собираешься жить вечно? Я тоже.

* * *

«Надеюсь, что это ложная тревога», – сказал веселый профессор Розенталь Эрике Ленгсхольм. Но надежда не оправдалась. Тревога оказалась очень даже настоящая, и спустя пять мучительных часов она привела к тому самому результату, к которому так стремилась Мэриэтт. Неделю спустя все трое сидели в кабинете Розенталя и обсуждали сложившуюся ситуацию. Точнее, правда, будет сказать, что обсуждали профессор и Эрика – Мэриэтт уже все решила и обсуждать ничего не желала.

– Что ж, поздравляю, – говорил Розенталь, – анализы подтверждают – никаких следов вирусных матриц в крови, все чисто. Что же до самого плода…

– Ребенка, – хмуро поправила его Эрика.

– Хорошо, ребенка – то приходится согласиться с вашим решением. Срок недостаточный, и к тому же опыт показывает, что на первых стадиях постнатального развития большинство эмбриональных патологий обостряется до критического предела, так что… Как сказала бы моя бабушка – было в старину такое печальное, но очень емкое выражение – не жилец…

– Знаешь, Адам, – со злостью вмешалась доктор Эрика – надо сказать, что этих двоих связывали не только служебные отношения, – ты по натуре добрый человек, но иногда рассуждаешь, как людоед. Да, у мальчика серьезные костные деформации, но, во-первых, далеко не критичные, во-вторых – в значительной степени устранимые. Мэриэтт, во всех прочих отношениях это совершенно здоровый ребенок. Ну не выиграет он Олимпийские игры – вам это очень нужно? Вы же мать, ему будет нужна ваша ласка, ваша поддержка…

Мэриэтт встала и взяла сумку.

– Решим так, – примирительно сказал Розенталь. – Вернемся к формуле, которая уже принесла нам успех: понаблюдаем. Как только выяснится что-то определенное, мы вам немедленно сообщим, так же и господину Терра-Эттину, если он к тому времени даст о себе знать…

– Не надо, – сказала Мэриэтт. – До свидания, большое вам спасибо.

Она вышла из кабинета и аккуратно закрыла за собой дверь.

На крыльце клиники, над хитросплетением лестниц, пандусов и никелированных перил, Мэриэтт остановилась. Осень. Прохлада. В пронзительно синем небе высокие гряды облаков. Башни Старого Города, за ними, вдали – желто-багряные холмы. Господи, до чего же здорово. Невыразимо прекрасно. Ей нет еще тридцати. Прав был классик – хорошие туфли на каблуке веселят ногу. Да, она заплатила страшную цену, но отныне все кончено, кошмары, изобретенные злыми карликами с темной стороны Луны, позади. Мэриэтт чувствовала, что освободилась от той страшной, необъяснимой зависимости, которая пришла к ней там, в Лондоне. Черный кусок судьбы, крутясь, улетел в бездну времени. Есть любимое дело. Есть чудо душевного спокойствия. Есть вновь обретенная легкость бытия. Остальное придет. Ей все по силам.

* * *

Мотор дрезины едва слышно мурлыкал, и тренированное ухо Диноэла без труда уловило в рельсах шепот и нарастающую вибрацию. Он вспомнил Володины предостережения и, затормозив, сволок телегу с пути. Тотчас же далеко позади обозначился нарастающий гул, и показался приближающийся свет. Дин оттащил свой снаряд еще подальше. Рельсы уже стонали и звенели.

Громадный локомотив, слепя прожекторами и просто светясь цепочками огней, похожий на цельный слиток серого металла вместе с единственным вагоном, соединенным почти без промежутка, качнул Диноэла воздушной волной. Меж растопыренными обтекателями полыхнул раскинувший крылья серебряный орел с прямыми, косо срезанными, как десантные кинжалы, перьями, и буквы лапидарного рубленого шрифта: «Стимфал. Вооруженные силы». Две секунды он сотрясал пространство перед Диноэлом, и унесся прочь, сжавшись в точку в неведомой дали, лишь все те же рельсы, разволновавшись, еще минуту, затихая, пели вслед.