Чем женщина отличается от человека

Подобное же обвинение было возбуждено против одного парижанина за то, что его кухарка накопила кучу хлебных корок в глубине буфета, что было обнаружено во время домашнего обыска. Это были те домашние обыски, которые революционные комитеты и комиссары производили у лиц, подозреваемых в отсутствии гражданских чувств – под предлогом поисков спрятанного оружия, боевых припасов, пищевых продуктов в количестве, превышающем потребности одного дня, и, наконец, в поисках доказательств великого заговора против французского народа. Редко обыскивающие уходили с пустыми руками. Когда они не находили ничего, что считалось по их инструкции подозрительным, они забирали или каждый за себя и тайно, или сообща и явно – драгоценности, часы, золотую и серебряную посуду и даже золотые и серебряные деньги.

Узнав, что один из моих соседей был только что арестован революционным комитетом за нахождение у него двух сдобных хлебов и что хлеб у него был отнят, я вообразил и себя виновным в незаконном захвате припасов, так как у меня в запасе имелось некоторое количество табаку. Я немедленно отправился в революционный комитет и заявил об этом, предложив пожертвовать часть моего запаса французскому народу. Вот диалог, который произошел по этому поводу между Симоном и мною: «Гражданин, хорош ли твой табак?» – «Вот, гражданин председатель, попробуй его». – «О, он превосходен! Сколько его у тебя?» – «Приблизительно сто фунтов». – «Поздравляю тебя и советую тебе хранить его для себя: по таксе такого не купишь».

Любовь к жизни – это главное чувство всякого живого существа – совершенно ослабела во времена террора. Жизнь в это время стала бременем; доказательством этого служит равнодушие и даже как будто чувство удовлетворения, с которым осужденные отправлялись на казнь…

Г. Дюпарк, бывший консьерж Тюльерийского дворца, был узнан агентом партии на «Новом мосту» и отведен в кордегардию. Его обвинили в том, что он раздавал входные билеты аристократам, которые должны были «убивать народ». Был выслушан только один свидетель-доносчик. Когда он заявил о раздаче билетов, я потребовал в качестве защитника, чтобы он описал форму их. Он ответил, что они были круглые. Обвиняемый опроверг его, говоря, что все билеты, которые выдавались при входе во дворец со времени пребывания короля в Париже, были четырехугольные. Свидетель был смущен; ропот негодования пронесся по залу, но мой клиент тем не менее был приговорен к казни.

У меня всегда было несколько человек в тюрьме, которых я должен был успокаивать или утешать. Я проводил жизнь в Консьержери; я видел там осужденных, проводивших последние минуты со своими близкими; я наблюдал нежные заботы, которыми родные окружали тех, у кого оставалась еще надежда на спасение. Здесь расточались самые нежные ласки, и люди расставались только затем, чтобы изыскать помощь у Бога или чтобы скрыть слезы, которые бы только увеличили общую скорбь.

Если мне и удавалось иногда добиться в суде непризнания состава преступления, то я больше преуспевал, прибегая к другому способу. Я убеждал, я заставлял Фукье-Тенвиля (государственный обвинитель – А.Н.) дать отсрочку моему делу под предлогом, что я ожидаю оправдательных документов, удостоверений от установленных властей, от революционных комитетов или народных союзов. Я все надеялся, что этот ужасный режим изживет себя своими собственными зверствами или же что его свергнет революция.

Моя система, или, скорее, моя медлительность, не нравилась большинству моих клиентов! Они писали прокурору, обвиняли меня в небрежности, требовали скорого решения. Все это было понятно: заключенные до последней минуты верили в правосудие, полагались на свою невиновность, убеждали себя, что те, которые на их глазах исчезали ежедневно, были уличены в участии в каком-нибудь заговоре… Фукье-Тенвиль отлагал дело в сторону. С той минуты об обвиняемых просто забывали, потому что смертоносная деятельность трибунала была такова, что у него еле хватало времени для новых дел, которые возникали ежеминутно. Обвиняемые прибывали толпами из всех департаментов по приказу уполномоченных…»

Республиканская вера была все еще очень сильна в столице, однако с каждым днем народ, поначалу радовавшийся арестам, смотрел на бесконечные ряды телег с арестованными все мрачнее и мрачнее. Но парижане еще не знали, что творится в провинции…

А из Парижа во все сторону рассылаются комиссары – подавлять восстания против новой власти. Бывший писатель и драматург Ронсен во главе 6-тысячного отряда карателей отправляется на юг. Он везет с собой передвижные гильотины, палачи которых не знают отдыха. То же самое делает в Бордо бывший парижский редактор, а ныне комиссар Конвента Тальен. Не менее плодотворно трудится в Лионе бывший актер Коло д’Эрбуа. По канавам Лиона течет кровь, как вода, а река Рона каждый день несет десятки обезглавленных трупов – хоронить некогда. Мятежный Тулон осаждает генерал Карто, бывший художник.