Чемодан миссис Синклер

Филип ошеломлен. Вижу, до него начинает доходить вся тяжесть трагедии моего детства. Он не знает, что́ говорить, а я начинаю реветь и ненавижу себя за это. Филип встает из-за стола, подходит ко мне и обнимает за плечи. Он шепчет мое имя и целует меня в макушку. Или мне кажется? Он гладит меня по спине. И надо же, что именно сейчас – в этот невиннейший из всех моментов нашего общения наедине… более невинный, чем тайные (и непрочитанные) письма, засунутые в книги… именно сейчас в кабинет влетает Дженна и спрашивает, сделать нам кофе или чай.

В тот же день (уборка в кабинете продолжается) я показываю Филипу письмо своего деда. Преодолевая замешательство, запинаясь, я рассказываю, что в этом пазле не все фрагменты стыкуются. Прежде всего, то, о чем я узнала от Сюзанны. Генеральная уборка близится к завершению. День был длинным и тяжелым. Нужно поговорить с Дженной и объяснить ей, что к чему. В мозгу бурлят беспорядочные мысли.

Филип внимательно читает письмо, затем возвращает мне:

– А почему бы тебе не спросить об этом у бабушки?

– Боюсь ее разволновать.

– Но разве ты не хочешь узнать правду?

– В общем-то, хочу. Но не за счет бабушкиного спокойствия. Она мне дороже всех секретов.

– А отца ты когда-нибудь расспрашивала?

– Однажды попыталась, но ничего не узнала. У меня было такое ощущение, что отец знает правду, но не желает рассказывать.

– И что такого, если твоя бабушка не была замужем за дедом? Это ведь не конец света, правда?

– Нет, конечно. Просто мне ненавистна мысль, что бабушке всю жизнь приходилось лгать.

– Роберта, это ее заботы, а не твои. Скажи, она выхлопотала себе военную пенсию?

– Не думаю. Сомневаюсь. Я не слышала, чтобы она говорила об этом. И потом, если дед был поляк, ей, возможно, пенсия вообще не полагалась.

– Пенсия ей не полагалась бы и в том случае, если ее брак не был оформлен. Одно не противоречит другому. Но ты сказала, она была замужем за другим человеком. Вот здесь и кроется какая-то тайна. Конечно, тебе хотелось бы узнать, как все было на самом деле. Только не надо слишком на этом зацикливаться. – Филип глотает остывший кофе. – Я уверен, Сюзанна говорит правду. И одностороннее заявление ты видела своими глазами. А это – юридический документ. Вот тебе и ответ.

– Я уже не знаю, что к чему. Боюсь свихнуться на этой истории.

– Просто у тебя был очень тяжелый период, – тихо произносит Филип.

– И ты мне здорово помог. За это я тебе всегда буду благодарна. Я серьезно.

Может, завести с ним разговор о письме? Сказать, что я не собираюсь его читать? Я и так все понимаю, и не надо меня, как подростка, деликатно ставить на место.

Но Филип отмахивается. Момент упущен.

– Так ты сообщишь бабушке о смерти отца?

– Еще на прошлой неделе собиралась. Но не смогла. Представляешь, она потеряла единственного сына.

– Хмм… Возможно, это честнее, чем молчать.

– Возможно. Но каждый раз, когда я к ней приезжаю, она спрашивает меня о нем. Мой запас уважительных причин на исходе. Понимаешь?

– Тяжко тебе. А как насчет твоей матери?

– Что насчет моей матери? – огрызаюсь я.

Меня злит, что он опять поднял эту тему.

– Вдруг она смогла бы пролить свет на письмо деда?

– Понятно… Даже не знаю. Я как-то об этом не думала.

– Может, стоит попытаться наладить с ней контакты? Хотя бы ради этого. Боюсь, тайна письма тихо сжирает тебя изнутри, – говорит Филип и как-то странно смотрит на меня.

Не знаю, говорил ли он что-нибудь потом. Или это были мои слова? Но у него почему-то все лицо красное. В кабинет входит Дженна, направляется прямо к Филипу, обнимает его за талию и изрекает, что ужасно соскучилась. Может, на сегодня хватит уборки? Она приготовит что-нибудь вкусненькое. Кабинет и так уже сверкает. Дженна лучезарно улыбается мне, хотя вряд ли это можно назвать улыбкой.

Я должна с ней поговорить.