Чемодан. Вокзал. Россия

Я прошелся в спальню. Там были скудные советские стол, кровать и книжный шкаф. Книги, однако, все были старые и, определенно, еще дореволюционные. Я просмотрел газету, лежавшую на столе. Ее открывала написанная глухим канцеляритом колонка Брандта-младшего об успехах немецкого оружия, дальше шли несколько уже не подписанных сводок с фронтов, захватывающие истории с открытия нового завода, репортаж из чудесной парикмахерской на Успенке, наблюдения старожилов о погоде и отчет с концерта застрявшей в начале войны в Киеве, да так и продолжившей гастроли уже по занятым немцами городам труппе свердловского музыкального театра. На последней странице, ниже рекламы и правее расписания фильмов и театральных постановок, мелким шрифтом были набраны объявления. Несколько человек искали родственников, бог знает где прячущийся в городе извозчик искал лошадь, а совсем внизу кто-то, живущий ровно по адресу Туровского, искал переписку Василия Розанова с Константином Леонтьевым и был готов заплатить за нее «в том числе и продуктами».

Я вернулся в комнату на словах Туровского «виноват, говорит, господин взводный» и сел спиной к горячей кафельной печке. На столе кроме карт, раскрошенных мелков, сигарет и тусклых залапанных стаканов теперь лежала смятая фольга. Судя по гулявшей по лицу Венславского довольной улыбке, шоколад принес он.

–Берите, очень вкусный. До революции был шоколад «Золотой ярлык», десять копеек стоил, вот этот похож.

Повспоминали, кто что ел до войны. Ели мятные пряники жамочки, соленые рыжики с картошкой и множество видов самой несусветной рыбы. Все в точности, как при любом провинциальном застолье в довоенной польской семье из русских эмигрантов. Когда старик заметил это вслух, Туровский с Навроцким здорово удивились, а гости из Германии неловко переглянулись – видно, они уже давно слушали эти разговоры и не хотели расстраивать хозяина уточнениями.

– А что в Польше, так сказать, простонародье ест? – поинтересовался Туровский.

– Да все то же, –сказал старик без выражения, – Водка, котлеты, огурцы.

Навроцкий уступил мне свое место, чтобы покурить и поесть, а когда вернулся, Туровский начал упрашивать его сыграть на мандолине «По рюмочке, по маленькой». Навроцкий отпирался, и тогда Туровский вышел из-за стола и с хохотом поднес ему рюмку коньяка. Тот выпил и действительно крайне залихватски исполнил песню.

– Я же после революции дворником двадцать лет оттрубил, – объяснил Туровский, – пропитался, понимаете, всем этим делом насквозь.

Дальше пошли басни из полицейской службы. Туровский пошел в полицию юношей после армии и успел порядочно послужить еще в дореволюционной части. С Навроцким они познакомились уже после революции, когда оба, дико петляя, сначала удирали на юг России, а затем без надежды устроиться на прежнюю работу, но все же надеясь продолжить прежнюю жизнь, возвращались обратно. Навроцкий в конце 20-х получил пять лет лагерей, потом еще, и только незадолго до нынешней войны вернулся из ссылки, а вот Туровский поступил умнее. Сходив один раз на допрос в ГПУ, он вернулся в учреждение, где работал сторожем, открыл кассу, выгреб деньги и на следующий день методично спустил все в ресторане. Получил смешной срок за кражу, отсидел и после уже не имел никаких проблем с законом как социально близкий. Переглядываясь друг с другом в компании, они неизменно обнажали коричневые, здорово прореженные зубы, как будто и правда, как и думала о них советская власть, все эти годы были тайными подельниками в каком-то противозаконном деле.

– Я все хотел узнать, а допросы в полиции правда, как в кино показывают, проходят? – спросил разомлевший и раскрасневшийся Венславский.

Туровский быстро взглянул на Навроцкого, и тот, вдруг изменившись в лице, закрылся мандолиной и принялся беззвучно хохотать. На макушке Навроцкого топорщился хохолок не так улегшихся о спинку дивана волос.

– У меня один, скажем так, коллега тоже как-то решил это проверить. Усадил удравшего от жены с деньгами гардеробщика за стол. Выключил верхний свет, а настольную лампу включил и резко для лучшего эффекта повернул, понимаете ли, не на гардеробщика, а себе в лицо.

Раздался взрыв хохота.

– Ну, а тот что?

– Что-что, выскочил из-за стола и побежал вон. Хорошо, я дверь запер.