Будущие соперницы — норвежки — были в красных колпачках с кисточками. Рюрик, так долго писавший Наташину спартанскую шапочку, назвал бы эти колпачки легкомысленными. Зато никто бы не упрекнул в легкомысленности их обладательниц: в прекрасной форме были Ранди Турвальдсен и Эви Хуттонен, а Сульвей Олсен даже побила вчера рекорд Норвегии. Она и сегодня была первой, и Наташа залюбовалась её лёгкостью и плавностью бега на три тысячи метров; а законченность её стиля привела Наташу в восторг. Однако время на пятисотку у Наташи было лучше, чем у неё. Да! Скорее бы соревнования — Наташа ещё покажет себя! Если она в Горьком чуть не повторила рекорд, то уж здесь–то, после того, как реабилитировали, да что там реабилитировали — прославили Рюрика, она побьёт рекорд! Наташу даже не отрезвило замечание Аниканова:
— А Олсен–то бежит не в полную силу, или бережёт себя, или не выкладывает своих козырей.
Она только усмехнулась про себя при этих задумчиво произнесённых словах. А когда землячке и подруге Маше Исаковой кто–то, указав на солидную даму в очках, сказал, что это Лайла Шоу — Нильсен, чей рекорд Маша побила десять лет назад, Наташа подумала: «Маша побила его, когда была девчонкой, — всё ведь это было на моих глазах, в Кирове, — так неужели я сейчас не побью Сульвей?»
И та уверенность в своих силах, которая так властно сказала о себе на аэродроме в Стокгольме, когда Мельников показал журнал с картинами Рюрика, всё время не отпускала сейчас Наташу.
Всю неделю в соседнем городке, где должно было проводиться первенство мира, девушки озабоченно обсуждали лёд; изумительно скользкий, он, по словам Мельникова и Аниканова, был коварен; оба тренера говорили о том, что наша вода, в отличие от норвежской, застывая, выделяет твёрдую известь, которая тормозит скольжение, и потому у нас другой стиль бега — он требует больше мускульных напряжений.
Но даже здесь Аниканов поддержал в Наташе веру в свои силы:
— Только на кировском «Динамо» подобное скольжение, потому что там шлифуют лёд кипятком, — и добавил: — Тебе и карты в руки, Ната.
Лёд действительно понравился Наташе, хотя каток заливали не из шлангов, а по–кустарному — из бочки, а потом растаскивали воду лопатами по дорожке. Санки с бочкой выглядели допотопно, но какое дело было до этого Наташе? В общем, все заботы, которые тревожили её подруг, были ей нипочём. Подумаешь, непривычные атмосферные условия! И что с того, что соревнования проводятся по другим правилам?
Наташа видела, что Мельников всячески старался отвлечь команду от этих раздумий, и по–прежнему усмехалась про себя: её–то отвлекать ни к чему, ей бы только поскорее выйти на старт пятисотки. Но за то, что он возил их везде, как опытный экскурсовод, она была ему благодарна: будет что рассказать Рюрику. Они дважды ездили в театр, на катке «Юрдау» любовались выступлением фигуристок, а на горе Холменколлен смотрели, как состязаются прыгуны с трамплина. Но больше всего Наташа полюбила прогулки по прямой как стрела улице Карла — Иоганна. До чего же была мила норвежская столица, притулившаяся к холмам в самом конце Осло–фиорда!
В киосках и на лотках продавали портреты Сульвей Олсен: танцует, ест пирожное, примеряет в магазине шляпу. Газеты писали, что на первенстве Скандинавии она превзошла самое себя, и прочили ей лавровый венок. А «Афтенпостен» даже угрожающе заявила, что чемпионка бежала не в полную силу. «Ну и бог с ней, — беспечно думала Наташа. — Мне это не страшно».
Чем ближе подходило первенство мира, тем заметнее туристы заполняли городок. Редко–редко среди расшитых свитеров, элегантных полупальто и до ядовитости ярких спортивных курток с капюшонами и пелеринками мелькала скромно одетая женщина и подкатывала на длинных полозьях финских санок к булочной… Лыжи, цветные курортные сумки, фотоаппараты и даже портативные кинокамеры — всё было, как на глянцевой обложке западного журнала.
Десятки автобусов заполняли площадь перед ратушей; то и дело через толпу продирались легковые машины. Были выделены дополнительные поезда; отели оказались переполненными, и говорили, что железнодорожная компания разрешила туристам жить в вагонах.
Совсем не стало заметно тех, кто работал на серебряных рудниках. Даже с рабочими соседнего лесопильного завода девушки сталкивались лишь по дороге в лес. Рабочие улыбались при встрече, поднимали приветственно руку: «О, Москва! Совет!»
Широкая просека шла вдоль озера. На его берегу сиротливо леденели деревянные купальни; их яркие краски казались нелепыми на фоне ослепительно белого снега; лодки возвышались, как сугробы. Чем дальше в гору подымалась просека, тем мельче становились сосны; на открытом плато солёный ветер и камень превратили их в уродцев и заставили стлаться к земле.