Чему не бывать, тому не бывать

Было воскресенье, двадцать первое марта, и она ходила по квартире и пыталась прибраться. У нее теперь не хватало на это времени: не только потому, что она много работала над рукописью, — интервью и телевизионные выступления тоже отнимали время. Последние несколько дней она появлялась дома только для того, чтобы переодеться, и горы одежды лежали на стульях в гостиной и на полу в спальне.

Старые друзья начали объявляться снова. Они со временем не стали более интересными, но по крайней мере изменили свое отношение к ней. Вообще говоря, ей было все равно. Она только пожимала плечами, глядя на то, как они стучались в дверь, привлеченные тем вниманием, которое выпало на долю Венке Бенке.

Важно было другое: ее наконец-то воспринимали всерьез. Она стала признанным экспертом. Не в романном, а в реальном мире. Ее не считали больше воплощением легковесного коммерческого успеха, товарной маркой массовой культуры. Теперь она стала уважаемым оппонентом, критически настроенным по отношению к многомудрым авторитетам, поднаторевшим в телевизионных дебатах.

Ее почти нельзя было узнать. Ей самой это удавалось с трудом.

В ванной она остановилась. Посмотрела на себя в зеркало. Она казалась старше, наверное, из-за того, что сильно похудела. Морщины теперь не только окружали улыбающимися стрелками глаза, но и рассекали на две половинки щеки, обозначая место, где раньше были ямочки.

Это не важно. Возраст придавал весомости ее анализам и комментариям, о которых ее просили и которые она с радостью раздавала. И это касалось теперь не только серийных убийств. Исчезновение человека в Вестландет, ужасное изнасилование в Тронхейме, сенсационное ограбление банка в Ставангер — Венке Бенке была экспертом, мнение которого хотели узнать все.

А началось все это с убийства Фионы Хелле.

Венке Бенке открыла ящик с новой косметикой, которой она пока не привыкла пользоваться.

Попробовала нанести тушь на короткие ресницы — промахнулась и размазала тушь по векам.

У нее дрожали руки, когда она думала о Фионе Хелле. Она открыла кран и попробовала дышать ровнее. Холодная вода, льющаяся на запястья, немного успокоила ее.

Она не почувствовала радости от того убийства, о котором прочла, казалось, целую жизнь назад. Чувство, которое она тогда испытала, было скорее освободившейся яростью против жертвы. Она помнила тот вечер в мельчайших подробностях. Это было в среду, в январе. В воздухе пахло асфальтом: бригада рабочих ремонтировала дорогу за домом. Она не находила себе места и шагала от стула к стулу перед широким окном, выходящим на бухту и мыс Ферра.

Медленное интернет-соединение чуть было не помешало ей просмотреть новости из Норвегии. Когда она наконец-то подключилась, то просидела за компьютером до самого утра.

Что-то произошло.

Фиона Хелле продавала чужие судьбы, покупая себе успех. Если раньше ее это просто раздражало, то в последнее время начало злить. Программа задевала ее, Венке Бенке, потому что заигрывала с тем, против чего человек бессилен: его биологией, — дергая за струны кровного родства. Это на нее Фиона Хелле наплевала, когда в продолжение своей часовой программы развлекала зрителей такими жалкими — если их выставить на всеобщее обозрение, — мечтами. Мечтами и ее самой, Венке Бенке, какими она тешилась когда-то, хотя никогда не решалась это признать.

Я должна научиться, подумала она, засовывая кисточку в жирное черное содержимое серебристого тюбика. Я еще не старая. Мне многое еще нужно успеть сделать, и я меняюсь. Я больше не наблюдатель, теперь за мной наблюдают...

Десять лет назад, когда реальная история ее жизни открылась ей в пожелтевших бумагах, она уже не жила. Венке Бенке становилась невидимой. Она нигде не была дома. Никто не хотел ничего о ней знать, она писала книги, которые читали все, но никто не хотел признаваться в том, что он их прочел. Отец был паразитом, который хотел только денег. Фальшивая мать почти с ней не разговаривала и ничего не понимала в том, что она называла «страшные писульки Венке».

Настоящая мама, женщина, родившая ее в муках и умершая потом, ею бы гордилась. Она любила бы ее, несмотря на полноту, некрасивое лицо и более чем замкнутый характер.

Мама ставила бы ее романы на полку в гостиной и собирала бы в альбом газетные вырезки.

Она не решилась узнать больше. Венке Бенке ничего не знала о женщине, которая умерла через двадцать минут после того, как родила дочь. Вместо этого она стала составлять картотеку на других людей. Она стала лучше писать.

И стала еще более невидимой.

Мир не имел к ней отношения, так же как и она не имела отношения к миру.

Но так было тогда. Не сейчас.

Она накрасилась, но это не сделало ее лучше. Руки казались слишком большими, слишком непривычными к маленькой кисточке в коробке с тенями для век. Губная помада оказалась наложена слишком густо, слишком красно.