Ченслер

У меня выступают слезы на глазах. Я беру за руку Летурнера… Я едва могу говорить. Я смотрю на него!.. Восемь дней!

— Сударь, — произношу я наконец, — что я могу сделать для вас?

— Тсс! Не так громко! Чтобы никто не слышал!

— Говорите же!

— Я хочу, — шепчет он, — я желаю, чтобы вы предложили Андре…

— А вы разве не можете?..

— Нет! Нет!.. Он понял бы, что я лишал себя пищи ради него!.. Он отказался бы… Нет! Надо, чтобы это исходило от вас…

— Господин Летурнер!..

— Умоляю вас! окажите мне эту услугу… величайшую из всех… Между прочим… за ваш труд…

При этих словах Летурнер берет мою руку и тихонько гладит ее.

— За ваш труд… Вы покушаете сами… немного!..

Бедный отец! Слушая его, я дрожу, как ребенок. Я весь трепещу, и сердце у меня громко стучит! А Летурнер тихонько вкладывает мне в руку маленький кусочек сухаря.

— Берегитесь, чтобы никто вас не видел! — говорит он. — Эти звери вас убьют. Вот тут дневная порция, но завтра я дам вам столько же.

Несчастный отец не верит мне! И, быть может, он прав: почувствовав этот кусочек сухаря в своей руке, я чуть не поднес его ко рту!

Я устоял, и пусть читатели поймут все, что не в силах выразить мое перо! Ночь наступила внезапно, как всегда на низких широтах. Я незаметно подхожу к Андре Летурнеру и отдаю ему кусочек сухаря, будто бы сбереженный мною.

Молодой человек, не раздумывая, хватает его.

— А отец? — спрашивает он, опомнившись.

Я отвечаю, что господин Летурнер получил столько же… И я тоже… Что завтра… и в следующие дни… я смогу давать ему по такой же порции… Пусть берет… Пусть берет, не колеблясь!

Андре не поинтересовался, откуда у меня этот сухарь, он жадно поднес его ко рту.

В этот вечер, несмотря на предложение Летурнера, я не ел ничего!.. Ничего!..

40. СЕДЬМОЕ ЯНВАРЯ

Морская вода, почти беспрестанно заливающая плот, как только поднимается волнение, стала разъедать кожу на ногах у некоторых матросов. Оуэн, которого боцман после бунта держит связанным на переднем конце плота, находится в самом плачевном состоянии. По нашей просьбе с него сняли веревки. Сандон и Берке тоже пострадали от едкой соленой воды, а мы пока пощажены: волны почти не доходят до задней части плота.

Сегодня боцман, обезумев от голода, стал грызть куски парусов, деревянные шесты. У меня еще и сейчас отдается в ушах скрип его зубов. Несчастный не в силах дольше выносить такие мучения и старается хоть чем-нибудь наполнить желудок, чтобы обмануть голод. После долгих поисков он, наконец, находит болтающийся на одной из мачт обрывок кожи. Ведь кожа все же вещество органическое, и он пожирает ее с невыразимой жадностью. По-видимому, боцману становится легче. Все мы следуем его примеру. Кожаная шляпа, козырьки фуражек, все съедобное, что мы сумели отыскать, — все идет в ход. В нас говорит какой-то звериный инстинкт, которого мы не в состоянии подавить. В эту минуту, можно подумать, что в нас не осталось ничего человеческого. Никогда не забуду этой сцены!

Если голод и не утолен, то по крайней мере рези в желудке на время утихли. Но некоторые из нас не могли вынести этой отвратительной пищи: их вырвало.

Прошу извинить меня за эти подробности! Я должен передать без утайки все, что перестрадали потерпевшие кораблекрушение на «Ченслере». Пусть читатели узнают из моего рассказа, сколько моральных и физических страданий может вынести человеческое существо! Пусть это послужит уроком, вынесенным из моего дневника! Расскажу решительно обо всем; к сожалению, я предчувствую, что мы не достигли еще предела наших мучений!

Во время этой сцены я сделал наблюдение, подтвердившее мои догадки насчет буфетчика. Хоббарт, хотя и хныкал по-прежнему и даже больше, чем всегда, но к другим не присоединился. Его послушать, так он умирает от истощения, но, глядя на него, невольно думаешь, что он меньше страдает, чем остальные. Не припрятан ли у этого лицемера в каком-нибудь тайнике запасец, которым он до сих пор пользуется? Я слежу за ним, но ничего особенного не открыл.

Зной по-прежнему нестерпим, в особенности если ветер не умеряет его. Рацион воды, конечно, недостаточен, но голод, по-видимому, убивает жажду. И хотя я думал, что от недостатка воды мы будем страдать еще больше, чем от недостатка пищи, я еще не могу этому поверить или по крайней мере представить себе это. Да избавит нас господь от новой муки!

К счастью, в бочонке, который наполовину разбился, осталось несколько пинт воды, а второй еще не тронут. Хотя нас теперь стало меньше, капитан, вопреки требованию некоторых матросов, уменьшил ежедневный рацион до полпинты на душу. Я одобряю эту меру.

Что касается водки, ее осталось лишь четверть галлона, спрятанного в надежном месте, назади плота.

Сегодня, 7 января, около половины восьмого вечера, один из нас скончался. Теперь нас осталось только четырнадцать! Лейтенант Уолтер умер у меня на руках. Ни я, ни мисс Херби не могли его спасти… он уже свое отстрадал!

За несколько минут до смерти Уолтер поблагодарил мисс Херби и меня голосом, который мы с трудом могли расслышать. Из его дрожащих рук выпало смятое письмо.